Александр Житинский - Сено-солома

— Нет, — сказал я. — Я сдаюсь.

— У вас же хорошая позиция! — закричал Лисоцкий.

— Все равно сдаюсь, — сказал я. — С Барабыкиной мне не справиться.

— Будьте мужчиной, — предложил Лисоцкий.

— Как это?

— Проявите твердость, — посоветовал он.

— Спасибо, — поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел проявлять твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но судьба приготовила мне жестокое испытание.

Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах стояла Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся на траве. Инна Ивановна напоминала «Русскую Венеру» художника Кустодиева. Кто видел, тот поймет.

— Ах! — сказала Инна Ивановна.

— Елки-палки! — сказал я. — Простите…

Барабыкина не спеша продолжала натягивать купальник. При этом она смотрела мне в глаза гипнотически. Я застыл, как кролик, проявляя чудеса твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:

— Петя, я тебя не волную?

— Почему же… — пробормотал я.

— Пойдем купаться, — сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.

— Плавки, — пискнул я.

— Надень, я отвернусь.

Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. «Тоже мне, Тарзан! — думал я. — Супермен чахоточный!» Это я про себя.

Мы вышли из кустов и плюхнулись в озеро. На берегу сидела и лежала наша публика. Все, конечно, обратили на нас внимание. Яша сидел на камне с гитарой и пел только что сочиненную им песню о вчерашних танцах:

Все дружно посмотрели на нас с Барабыкиной и заржали. Инна Ивановна чуть не потонула от возмущения. Она повернула голову к берегу и сказала:

— Дурачье!

— Яша, я с тобой потом поговорю, — пообещал я.

Все заржали еще пуще. А Тата подошла к Яше и демонстративно его поцеловала в лобик. Яша закатил глаза и рухнул на траву, вне себя от счастья.

— Бывают же такие любвеобильные начальники, — сказала Тата.

Я выпустил фонтан воды. Как кит. И у меня свело ногу. Я зашлепал руками по воде, поднимая массу брызг. Инна Ивановна плыла рядом, удивленно на меня поглядывая.

— Тону, — сказал я не очень уверенно.

Барабыкина будто этого ждала. Двумя мощными гребками она приблизилась ко мне, схватила меня за руку и забросила к себе на спину.

— Не надо, — сказал я. — Лучше я утону.

— Молчи, глупыш, — нежно сказала Инна и поволокла меня к берегу. Я лег на траву и принялся растирать ногу. Барабыкина попыталась сделать мне искусственное дыхание. Изо рта в рот. Я отказался. Тата смеялась до слез. Настроение у меня совсем упало. Я лежал под солнцем и мысленно посылал всех к чертям. Себя в первую очередь.

Слух о том, как меня спасла Барабыкина, разнесся быстро. Все ее поздравляли. И меня тоже. Дядя Федя после обеда отозвал меня в сторону и сказал:

— Казимир нервничает.

— Собака? — спросил я.

— Лисоцкий, — сказал дядя Федя. — Я его давно знаю. Ему такие женщины страсть как нравятся. А тут ты встрял.

— Да я не хотел вовсе…

— Крути лучше с этой пигалицей, с Таткой. Она тоже по тебе сохнет.

— Не хочу я ни с кем крутить! — заорал я. — И никто по мне не сохнет. Я задание выполняю, чтобы они не влюблялись!

— Ну, смотри, — сказал дядя Федя. — Не перевыполни его, задание.

Вечером произошло ЧП. Леша растопил плиту, а потом неосторожно на нее упал. Падая, он оперся на плиту рукой и поджарил ладошку. Она стала как ватрушка. Я повел его к девушкам, потому что у них были всякие лекарства.

Мы с Татой намазали ладошку мылом. Не помогло. Потом вазелином. Не помогло. Потом питательным кремом для лица. То же самое. Леша лежал на нарах весь белый от боли. Держался он мужественно.

— Сейчас я умру, — сказал он сквозь зубы.

Тата наклонилась к нему и поцеловала. Настоящая сестра милосердия. Как ни странно, это помогло. Леша затих и закрыл глаза. Тата нежно гладила его и приговаривала:

— Ну, потерпи, потерпи… Скоро пройдет.

Почему это дядя Федя решил, что Тата по мне сохнет? Вот по кому она сохнет. Это было как на ладони.

Я незаметно ретировался и пошел домой. По дороге мне встретился Лисоцкий. Он прошел мимо без единого слова, гордо неся голову. Глаза его блуждали. Его сжигал огонь ревности.

«Сено-солома! Как все сложно!» — в тоске подумал я.

В понедельник обнаружилось, что наш дед, который кладет скирды, заболел. Или запил. Мы не выясняли. Не было его, одним словом. И наша бригада осталась без специалиста.

— Я сам сложу скирду, — сказал я управляющему.

— Спасибо, — сказал он. — Чтобы ее осенью ветром сдуло? Да?

— Я умею, — сказал я.

— На словах все мастера, — сказал управляющий.

— Спросите у деда, — предложил я.

Мы с управляющим пошли к деду. Дед лежал на кровати в валенках. Он постанывал и поматывал головой.

— Погоди трястись, Нилыч, — сказал управляющий. — Говорили тебе вчера, сено-солома, — не пей шампанского! Не привычен ты к шампанскому.

— И то правда, — промычал дед.

— Ты лучше скажи, этот парень сможет скирду поставить? Или нет? Только так, чтобы она до весны простояла.

Дед оторвал голову от подушки и посмотрел на меня, с трудом узнавая.

— Могет, — прохрипел он. — Этот могет.

— Лады, — сказал управляющий. — Под твою ответственность, Нилыч. Бери трактор и валяй, — сказал он мне.

Мы выехали в поле, я встал посередине и сказал, как дед:

— Здесь будем ставить.

Потом я отсчитал восемь шагов в длину и четыре в ширину. Это я размечал основание. Амбалы в это время нагружали волокушу. Тата с Барабыкиной потихоньку копнили.

Приехало сено, и я стал махать вилами. Миша, тракторист, скептически хмыкал, но сено возил. Я размахивал вилами до обеда и за это время сложил прямоугольный параллелепипед. Размерами восемь на четыре на два метра. Правда, он был не совсем прямоугольный. Чуть-чуть косоватый параллелепипед.

— После обеда начинай затягивать, — сказал Миша. — А то нам до темноты не управиться. И сена не хватит на верхушку.

Затягивать — это значит понемногу скашивать углы. Чтобы получилось похоже на домик с крышей. Тут вся штука в том, чтобы правильно выбрать угол. Если сильно затянешь — сено останется. А если слабо — его не хватит. И скирда выйдет высокая, вилами не достать.