Михаил Костин - Третья сила

На четвертый день вышли к одинокой сторожке. Хозяин крохотного домика на опушке леса — старый маг со странным именем Тюссон, — увидев гостей, даже обрадовался.

— У меня никто не бывает, — жаловался он, собирая на стол, суетясь с горшками и кувшинами. — Уже много месяцев. Я ведь здесь, почитай, лет сорок живу. Прежде все время заходили. Всякие. Чаще чем-нибудь поживиться, реже просто мимо шли.

— А сейчас? — вежливо спросил Пантор, хотя ответ был ясен заранее.

Тюссон поставил перед молодым магом миску с бобовой похлебкой. Сел напротив.

— Приятного аппетита. А сейчас никого. Даже разбойников не стало. Со стороны берега они давно перевелись. Власти постарались. А теперь и на всем острове их тоже не стало. Как появился Витано, так пропали разбойники. Говорят, правитель города с ними безжалостен.

Орландо демонстративно отвернулся к окну. Про местных разбойников и он, и Пантор были наслышаны. Большую часть тех, кто грабил на дорогах, составляли как раз мертвяки.

— А я слышал, что правитель Витано благоволит неживым.

Старый маг посмотрел на Орландо, перевел взгляд на Пантора.

— Упырям-то? Благоволит. Так вы не путайте мертвяков с бандитами. Если большая часть бандитов неживые, это вовсе не значит, что каждый мертвяк — бандит.

— Редко встретишь человека, который это понимает, — подал голос Орландо.

— Я многое понимаю, заблудшая ты душа. Уж вас-то, горемык, точно.

— Чтобы понять мертвого, надо умереть, — нахмурился громила.

— Ты преувеличиваешь, — покачал головой Тюссон. — Ты не глуп, но зациклился на своей беде. Вместо того чтобы пережить и отпустить ее, ты смотришь сквозь нее на мир.

Молодой маг хлебал из миски и помалкивал. Старик легко говорил о том, о чем сам Пантор много думал и никак не мог уложить мысль в слова.

— Все это ерунда, — пробухтел Орландо. — Нет никакой беды. Есть черта. До нее ты живой, за ней ты мертвый. Потом еще одна черта. До нее ты мертвый, за ней…

Он сбился. Старик смотрел на мертвяка с прищуром.

— Что за ней? Ты снова живой?

Орландо вздрогнул, словно его неожиданно ударили по лицу. Хотя пощечина не вызвала бы у мертвяка такой реакции.

— Нет, — заговорил он зло и быстро. — Не живой. Сердце не бьется. Тело медленно гниет. Я ничего не чувствую.

— Сейчас ты чувствуешь обиду, — заметил старый маг.

— Я не чувствую, как дует ветер. Не чувствую солнечного тепла. Не чувствую капель дождя на коже. Мне недоступен вкус еды. Я даже не чувствую запаха этой похлебки.

— Знавал я мертвяков, которые чувствовали запахи. А уж скольких живых знавал, которые чувствовали вкус еды, но не чувствовали вкуса жизни, — усмехнулся Тюссон. — Ты застрял у своей черты и тоскуешь о том, чего не стало, вместо того чтобы ценить то, что осталось.

— Ты ничего об этом не знаешь, старик.

Орландо резко развернулся и вышел.

Старый маг посмотрел на захлопнувшуюся за мертвяком дверь с хитрым прищуром. Вздохнул.

— Он прав.

— Что? — не понял Пантор.

— Он прав: я старик. Я прожил очень долгую жизнь, и мне осталось очень мало. Поэтому он не прав: я знаю об этом больше него. Бедная заблудшая душа. А ты молодец, что не бросаешь его. Не бросай. Есть люди, которым нужно внимание, что очень мало и вместе с тем очень много.

— Он ведь не человек.

Тюссон поглядел на молодого мага с осуждением.

— Плохо сказал. Мне казалось, ты понимаешь, а ты не понял. Судить об окружающих должно только по делам. Не слушай, что тебе говорят, слова — ложь. Не смотри на внешность, она обманчива. Не копайся в родословной, не гляди на кровь, не обращай внимания на убеждения. Все это тлен. Важен только поступок.

Пантор отставил миску и поднялся.

— Спасибо.

— Ступай, — кивнул старик. — И не бросай его. Ты ему нужен больше, чем он тебе.

Молодой маг легко опустил голову в полупоклоне и вышел.

Снаружи было свежо. Пахло хвоей, прелыми листьями и грибами. Лес выглядел приветливо, если не считать мрачного Орландо.

— Ну, чо тебе еще этот старый хорек наговорил? — грубовато поинтересовался мертвяк.

— Мне кажется, ты ему понравился, — уклончиво ответил Пантор.

— А он мне — нет. Идем отсюда.

И мертвяк пошел прочь от гостеприимной сторожки. Не то обиделся, не то задумался о чем-то. Так или иначе, до вечера они больше не разговаривали.

Жорж Деранс стоял на верхней палубе и устало наблюдал, как ссаживают на берег ссыльных. Процедура была отлаженной, но очень уж неспешной и заунывной. С такой тщательностью пропускали журналистов в здание Консорциума, когда правительство решало устроить пресс-конференцию.

Чего они тянут? Нет, чтобы прогнать всех толпой. Много чести возиться с каждым.

Капитан обернулся и стремительным точным движением, достойным кобры, схватил за рукав пробегающего мимо матроса. Тот оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя.

— Чем-то могу помочь?

— Слушай, долго еще это будет продолжаться?

— Что? — не понял матрос.

Деранс кивнул на сходни.

— Мне нужно на берег.

— Здесь редко сходит кто-то, кроме заключенных, господин капитан. И редко кто-то поднимается. А для заключенных есть стандартная процедура. Пока не очистят нижние палубы и не выпустят ссыльных, никто не спустится. Таковы правила, господин капитан. Наберитесь терпения.

— И долго ждать?

— За час управятся.

Деранс кивнул моряку, отпустил руку и набрался терпения. Ждать капитан не привык, потому следующий час превратился для него в вечность. И не сказать, что эта вечность была самой приятной в его жизни.

На берег он сошел злой, как попавший в клетку хищник. Глаза сверкали ненавистью ко всему, что его окружало, лицо стало жестким, черты воинственно заострились. Разве что не рычал и хвостом не бил.

Порт встретил капитана недружелюбно. Здесь было грязно, мрачно и уныло. Громоздились невысокие серые здания, похожие друг на друга в своей заплеванности и неприглядности. На узких проулках между ними, кажется, не убирали вовсе, а если и убирали, то раз в год по обещанию кое-как.

Люди, работающие здесь, тоже были под стать окружающему пейзажу. Хмурые, злые, грязные, одетые в обноски. Большинство из них были мертвяками, а случающиеся живые внешне не сильно отличались от мертвых. Лица небритые, глаза пустые. Правда, один грузчик поглядел на него с чувством. И в этом взгляде было столько ненависти, что Деранс поежился.

Обстановочка в городе не вызывала радости. Во всяком случае, в той части порта, где содержали каторжан, было так.