Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле

— Эй, ребята! — закричал в эту минуту Володя Добрынин, угреватый высокий парень в нескладно сидевших на переносице роговых очках. — Картошка поспела!

— А соль? — послышался почти испуганный голос.

— Порядок, — хлопнул себя по карману Алеша, — в наличии.

— Запасливый ты, Горюн, — засмеялась Леночка, — с тобой и на необитаемом острове не пропадешь.

— А ты попробуй, останься, — хохотнул рыжий Васька Сомов, явно намекая на то, что Леночка неравнодушна к Алеше, — с милым и в шалаше рай.

— Ладно, ребята, давайте без банальностей, — строго остановил его Добрынин, — принимайтесь за картошку.

— И за песню! — воскликнула звонкоголосая необидчивая Леночка и первая затянула:

Припев, всем классом подхваченный, дружно взлетел над притихшей, объятой рассветом рекой, и ему испуганно откликнулся за перекатом сонным коротким гудком невидимый буксир-плотовоз. Потом они втроем — Алексей, Леночка и Володя — отбились от ребят, сели на край оврага и стали швырять вниз мелкие камешки. Алеша смутно угадывал, что нравится Леночке, но не знал, что подслеповатый нескладный Володя Добрынин давно уже любит ее. Поэтому они и ходили всегда втроем, снискав у одноклассников звонкое прозвище «триумвират».

— Ребята! — остановил их Добрынин. — В сторону всё! Давайте о будущем своем говорить.

— А как это? — наивно спросила Леночка.

— А вот так, — приподнимаясь, продолжал Володя. — Десять школьных лет нам твердили: дети — цветы нашей жизни. Нам вытирали носы, штопали носки и ставили заплаты на штанишках. Нас кормили супами, котлетами, пирожками, а по праздникам — сладостями. Мамы и папы снисходительно гладили нас по головкам или угрожали ремешком, смотря по их настроению и по нашим проделкам. Наши любимые педагоги Наталья Петровна и Сергей Алексеевич выставляли нам все баллы от двух до пяти — в зависимости от заслуг. Это были десять чудесных лет, ребята. Но они промелькнули. Нам уже никто не скажет: цветы нашей жизни. Нас уже будут спрашивать. Сперва потихоньку, легонько, ласково, а потом все строже и строже: а как ты вступил в жизнь? А что ты собираешься в ней сделать, чему отдать силы? Мы же не разочарованные в жизни Онегины и Печорины. Мы пойдем вперед. По этой вот звонкой рассветной росе пойдем.

— Сказал тоже! — добродушно ухмыльнулся Алеша, которому вообще-то понравилась пылкая Володина речь. — Откуда ты взял, что роса — звонкая?

— Алешка, не перебивай! — прикрикнула Леночка. — Он хорошо говорит.

Добрынин снял очки, посмотрел благодарно близорукими глазами на Леночку и стал протирать стекла.

— Звонкая роса — это, конечно, образ, — поправился он, — но лично я свою судьбу уже решил. Буду сдавать на геологический.

— Я тоже решила, — поспешила Леночка. — Поеду на Сахалин. Постараюсь пройти в педагогический.

— Эка у вас все в рифму получается, — засмеялся Горелов, — педагогический, геологический...

— А ты что надумал? — мягко окликнула его девушка.

— Нашла кого спрашивать, — снисходительно бросил Володя Добрынин, — у нашего Горюна все как по нотам расписано. Первый дипломант областной художественной выставки. Звучит? Его примут в какое-нибудь высшее художественное, а то и в академию живописи. Лет десять пройдет, а там, гляди, при встрече и шляпу снимать не будет. Станет каким-нибудь знаменитым пейзажистом, заслуженным деятелем искусств и тэпэ и тэдэ...

Алексей выплюнул изо рта камышинку, рассмеялся:

— Все как по нотам, говоришь? Ой, Добрыня, не угадал. Я действительно уже определился. Но только...

— Не в художественное? — воскликнули оба в один голос:

— Нет, не в художественное. Хотя не скрою, наш Павел Платоныч даже осерчал, узнав об этом.

— Так куда же?

— Сегодня был в райкоме, — издалека повел речь Алеша. — Ну вот и они, райком комсомола то есть, рекомендацию обещали дать...

— Куда же, Алеша?

— В школу военных летчиков. Ни больше ни меньше.

Леночка бурно захлопала в ладоши:

— Алешка! Ты будешь военным летчиком? Вот здорово! Вот прелесть! Это же действительно звучит, мальчики: военный летчик Алексей Горелов. Только не обманешь? Слово сдержишь?

— Сдержу, — засмеялся Алеша.

...И он не обманул.

Вскоре в поздний вечерний час пришел он домой, позвал мать в свою маленькую комнатку.

— У меня к тебе дело, мама. Важное.

Она хлопотала у печи, готовя ужин. Пришла сразу, будто сердце подсказало, что разговор предстоит действительно серьезный. Грустными задумчивыми глазами смотрела на еще более возмужавшего сына. «Уже не школьник. Скоро упорхнет куда-нибудь. Разве удержишь? Да и надо ли держать?»

— Я тебя слушаю, сынок.

— Мама, помнишь, ты говорила, что пора бы мне и к делу какому прибиваться серьезному?

— Я тогда не понимала, сынок, что твои рисунки тоже серьезное дело, — тихо вымолвила Алена Дмитриевна и, словно ища себе поддержки и оправдания, обвела глазами стены, увешанные пейзажами и портретами Алешиной работы.

— Так я и определился, мама, — торжественно возвестил Алексей. — Меня в летную школу берут. На, почитай.

Он протянул ей небольшой листок с машинописными строчками. В них говорилось, что сын погибшего офицера-фронтовика Алексей Павлович Горелов «должен явиться в военное училище летчиков для сдачи экзаменов и прохождения медицинской комиссии не позже десятого августа...». Стояла подпись: начальник авиаучилища Герой Советского Союза гвардии полковник Ефимков.

Мать побледнела, поднесла к лицу сухие натруженные ладони.

— Не пущу! Отец в танке сгорел, а ты на самолете разбиться хочешь. Знаю я эти реактивные! Их и на картинке смотреть-то жутко.

— Мама, — укоризненно остановил ее Алексей, — ты еще ремень со стены сними.

— И сниму! — угрожающе выкрикнула она. — Ни разу в жизни не снимала, а сейчас сниму.

Алеша еле дал ей договорить. Кинув на стол бумагу, он схватил ее за руки и закружил по комнате.

— Ну, бей, мама! — кричал он в радостном исступлении. — Всыпь как следует своему непутевому сыну, только прости. Все равно уже ничего не изменишь.

— Да постой, сумасбродный! — оттаявшим голосом воскликнула она. — Давай лучше сядем да поговорим обо всем толком.

— Вот это уже деловой подход, мама.

— А как же твои картины, сынок? Я-то уж думала, в художниках себя будешь пробовать.

— Этого у меня никто не отберет, мама, — улыбнулся Алексей, — даже если до генерала дослужусь, все равно рисовать буду.