Вадим Астанин - Реверсия Валерия Сидоркина

Пётр Степанович неуверенно усмехнулся в ответ. Инцидент, кажется, был исчерпан. Отставшие дружно сдвинули стаканы. Мероприятие уверенно выруливало на наезженную колею. Начались обычные разговоры. Политика, международное положение, цены, машины, деньги, женщины, снова политика, цены, продукты, сельское хозяйство, женщины. Мерзавчик прикончили быстро, шутя незлобиво над Витяней. Витяня не обижался. После мерзавчика взялись за самогон. Самогон был «as is», то есть не очищенный угольными фильтрами и не облагороженный ароматическими присадками. Пётр Степанович пил, брезгливо зажимая ноздри большим и указательным пальцами. Валерий Сидоркин смеялся над интеллигентской щепетильностью Двуимённого, Гребеньков сочувственно хлопал Петра Степанович по лопатками, а Витяня Загоруев каждый раз, когда Петру Степановичу приходилось делать над собой усилие, чтобы проглотить очередную порцию мутной жидкости, страдальчески искривлял губы и глядел на Двуимённого кроткими собачьими глазами. Но Пётр Степанович не сдавался. Крепкий характером был человек. Настоящий передовик производства.

Бутылка с самогоном опустела. Финальным аккордом звучала прощальная песнь одинокого вермута, но друзья не собирались завершать вечеринку. Валерий Сидоркин выбросил в круг сторублёвую купюру, предлагая скинуться. Валентин Гребеньков добавил пятидесятку, Витяня Загоруев, смущаясь, высыпал горсть мелочи и только Пётр Степанович Двуимённый подзадержался, хлопая неверной ладонью по карманам. Очень не хотелось ему, несмотря на опьянение, расставаться с личными деньгами, оттого и тянул он и всячески оттягивал тот неприятный миг, когда хрустящие бумажки покинут родную гавань и отправятся в самостоятельное плавание. Однако тянуть и оттягивать нельзя бесконечно долго и рука Петра Степановича положила на стол смятые купюры. Пятидесятирублёвыми на сумму сто пятьдесят рублей и десятками на восемьдесят.

— Итого, — подгребая деньги к себе, сказал Валерий Сидоркин. Триста восемьдесят плюс семьдесят пять равняется четыреста пятьдесят пять рублей. С мелочью. Мелочь отбрасываем.

С этими словами он собрал мелкие монеты в отдельную кучку и ребром ладони отодвинул её к Витяне Загоруеву.

— Кто пойдёт? — спросил он компаньонов.

Вопрос был задан чисто для проформы. Все знали, что идти придётся Валентину Гребенькову. И не потому, что Гребеньков при любом раскладе оказывался крайним, а оттого, что Валентин был как бы дружен с Марьяной Павловной. Марьяна Павловна занималась незаконной предпринимательской деятельность. Она торговала водкой, причём водкой не всегда настоящей. В этом и таилась главная засада. Марьяна Павловна действовала избирательно, по принципу: «друзьям всё, остальным — дерьмо». А друзей у Марьяны Павловны практически не было. Поэтому торговала Марьяна Павловна, по преимуществу, крепкими алкогольными напитками сомнительного качества. За редким исключением.

— Могу я сходить, — сказал Валентин Гребеньков.

— Возьми пакет, — сказал Валерий Сидоркин, отдавая Гребенькову деньги.

— Без меня не начинайте, — взволновался Гребеньков видя, что Сидоркин потянулся к вермуту.

— Твоё оставим, — обнадёжил собутыльника Сидоркин.

Пётр Иванович Двуимённый вскинул руку, подтверждая обязательство Сидоркина. Выглядел он, в отличие от остальных, совершенно пьяным.

Валентин Гребеньков сходил и вернулся, неся в пакете добавок. Три поллитровки, шмат копчёного домашнего сала, завёрнутый в грубую коричневую обёрточную бумагу. Сало Марьяна Павловна презентовала Гребенькову авансом. Взамен подрядился Валентин заменить Марьяне Павловне в туалетной комнате сантехнику.

Гулянка в его отсутствие несколько расстроилась. Пётр Степанович откровенно клевал носом, Валерий Сидоркин катал в ладонях пустой стакан, Витяня Загоруев печально жевал хлеб, обмакивая ломоть в оставшийся от бычков томатный соус. Валентин Гребеньков выложил сало и бутылки.

— Клевый закусон, — сказал Сидоркин, разворачивая бумагу. — Просыпайся, стахановец, — толкнул он в плечо задремавшего Двуимённого.

— А? Что?! — вскинулся Пётр Степанович.

— Ничё! Фиг через одно место, — сострил Валерий Сидоркин, пихая под нос Двуимённому принесённую Гребеньковым водку. — Подкрепление доставлено, Степаныч!

Валентин Гребеньков допивал честно оставленную ему порцию вермута…

Валерий Сидоркин умер. Совсем ненадолго, секунд на десять. Никто из собутыльников не заметил, как он закатил глаза и упал боком на подлокотник дивана. Как конвульсивно дёрнулся и очнулся. Занял прежнее положение. Отёр стёкшую на подбородок слюну.

— Ничегошеньки там нет, — сказал восставший из мёртвых Валерий Сидоркин чистым голосом. — Вообще ни черта. Абсолютно.

Был он трезвым и выглядел так, будто вмиг освободился от неимоверной внутренней скверны, травившей и губившей его тело и его душу. И те, кто находился возле него, протрезвели.

Происшествие это, не отрицаю, удивительное, но по значимости (казалось бы) пустяковое, явилось, по сути, отправной точкой, повлёкшей за собой цепь событий: необъяснимых и невероятных.

Новая власть началась с арестов. Большевики принялись чистить «эксплуататорские классы». Брали всех: от бывших земских служащих до бывших гимназистов. Задержанных везли в штирнеровский особняк. Там, с некоторых пор, обосновалось уездное ЧеКа. Допрашивали их ночами, убивали на рассвете. Вывозили в крытом грузовике за город, недалеко, к ближайшим оврагам, заставляли обречённых рыть себе братскую могилу и расстреливали из винтовок. Следующая партия ложилась поверх предыдущей и так до тех пор, пока могила не заполнялась доверху. Тогда могилу засыпали и рыли неподалёку свежую.

Неспокойно было в городе, неспокойно и вокруг него. В окрестностях оперировал отряд прапорщика Карпатова и гулял с бандой атаман Затворник. Затворниковцы просто бесчинствовали — грабили, убивали, насиловали, карпатовцы наоборот — целенаправленно уничтожали советские органы власти и коммунистические ячейки в сёлах и деревнях, жгли склады, перехватывали обозы с продовольствием, рвали железнодорожные пути. Стефан Леонтьевич Карпатов, разночинец, выходец из среды мелких городских ремесленников. Офицер военного времени, выпускник ускоренных курсов школы прапорщиков. Воевал на Юго-Восточном фронте в составе 1-го Смертельного ударного батальона. После октябрьского переворота, устроенного большевиками и позорного Брестского мира бежал в Самару, навстречу восставшему Чехословацкому корпусу. После захвата города чехами 8 июня 1918 года добровольно вступил в образованную Комучем (Комитетом Членов Учредительного собрания) Народную армию, в добровольческую Отдельную стрелковую бригаду (Стрелковую бригаду особого назначения), под командованием полковника Владимира Оскаровича Каппеля. В составе бригады прошёл путь от Самары до Казани.