Юрий Леляков - Битва во времени

— Хотя кому-то мы нужны для очень серьёзных целей, — добавила Фиар. — И какие-то тайные силы сопровождают нас и на конкурсном отборе, и уже тут… Вспомните послание Адахало…

— Но и не собственноручное, а через компьютер, — уточнил Итагаро. — Принтер которого заряжен исчезающей краской. Сразу не поняли… Готовы были схватиться за любую надежду, и вдруг сами — его надежда в очень серьёзных делах! Но теперь-то что…

— А теперь… — вздохнула Фиар. — Правда: кто мы теперь, что изучаем, зачем?

— И ради сохранения какой тайны изо всех сил тянуть столько «обычных» уроков? — добавил Донот. — И ни в чём не признаться, не объяснить учителям?

— Когда снаружи опять происходит странное, — согласился Джантар. — О чём мало знаем, несмотря на наши способности. Ясновидение даёт образы, биолокация — место, чувствуется общая тенденция, но в конкретной информации ограничены… Мы — чья-то особая надежда, готовящиеся к особой миссии! Вот о чём подумать бы хоть теперь…

«И специально отобраны кем-то в тайне от того, основного отбора, — лишь мысленно добавил он, почему-то не решаясь вслух. — И не только из-за нашей собственной тайны. И в итоге наше человечество так спокойно приняло то откровение. Никакого особого потрясения, выступлений, дискуссий: поговорили и забыли… Тоже — кто мог думать, что так будет? Веками ждали контакта — и вот контакт, прошедший стороной. Контакт, что оказался никому не интересен… А тут — уже другое. Какие-то иные тайны…»

…И действительно: тогда, год назад, обстановка и на всём пути следования в заваренном вагоне, и в самом Тисаюме, куда прибыли на третий день, была спокойной — возможно, странно спокойной для таких событий. Будто все эмоции и шок успели перегореть в обществе за три дня их пути, разрядиться без остатка — не говоря уж, что вовсе не было особых эксцессов. И те пулемёты — полицейские на месте приняли у них равнодушно, по-деловому, лишь взяв ещё какую-то подписку… И — всё время, оставшееся до начала конкурсного отбора, которое Джантар так и провёл в Тисаюме вместе с остальными (ведь там и должен был состоять под особым надзором полиции — и там же, как было согласовано по каким-то, неясно даже, официальным или тайным каналам, пройти первый этап отбора, не возвращаясь за этим в Кераф) — впечатление было, будто ничего особенного не случилось. И даже не то, что сами никак не ощущали этого надзора, продолжая свободно ходить по городу, купаться в море, заниматься своими делами (в основном готовясь к отбору, но и участвуя в астрономических наблюдениях Герма, и встречаясь по очереди у каждого дома, всё более знакомясь с интересами, научными увлечениями друг друга) — просто в обществе не было чувства, что случилось нечто, открыта великая тайна…

…Хотя происшедшее и не было забыто сразу, на следующий день — о нём знали, но как бы старались не вспоминать, в разговорах людей эта тема почти не звучала. Будто абсолютное большинство почти сразу потеряло интерес к тому, чем на самом деле оказалось внутреннее плато Западного континента, кем населено, почему туда невозможно переселить большие массы людей (тех, что ещё недавно полагали себя единственно достойными носить имя человечества Фархелема), и даже как-то открыто изучать эту часть планеты и её обитателей. Как, впрочем, нельзя было изучать их и тайно: разумных, что не желали иметь никаких отношений с теми, кто так отличались от них самих… Нельзя было — и против их воли, как диких животных… Вот и старались почти не говорить, будто общество испытывало подавленный шок, неосознанную горечь: как глупо вообще всё получилось, как жестоко обмануты тысячелетние надежды тех, кто всё ещё по привычке называли себя просто «человечество Фархелема»! Увы, откровения, прорыва за некую грань не получалось — и хотя целый новый мир, казалось, был рядом, но какой… Мир, что не желал открыться навстречу, а наглухо отгораживался; мир, любые гипотезы о котором всё равно не было способа проверить — и от всех мыслей о нём «здешнее» общество тоже лишь стремилось уйти в глухую оборону. Нелепые традиционные предубеждения обеих сторон — отравили то, чего, казалось бы, не могли не желать и не ожидать с глубоким трепетом оба сообщества… Хотя каймирцы и тут были свободнее остальных, в их словах об Иораре всё же чувствовалось стремление узнать, понять, осмыслить — но и они мало говорили об этом… И к такой тайне были вольно или невольно причастны они, девять подростков — совершивших то, о чём нельзя было сказать вслух, открывших своему человечеству такое, к чему непонятно, как относиться… И пусть это сняло в обществе какую-то долю напряжённости, погасило немало бесплодных и уже рискованных поисков — но и только… Не были решены проблемы перенаселения, ресурсов, не стало понятнее, как быть со слабыми учениками в школах, множеством малообразованных и не приспособленных к современной технике взрослых; ощутимо не улучшились отношения Лоруаны (и, похоже, остальных стран их человечества) с Чхаино-Тмефанхией; продолжали распространяться слухи о генетических экспериментах, далёкой от всех мировых традиций «неестественной среде обитания человека», виновности в чём-то богатых стран перед бедными, о «простом человеке» и «нормальном ребёнке» — но хоть уже на фоне отказа от жёсткой унификации образования, что тоже было немало, и в чём была личная, но тайная заслуга именно их, девятерых. Заслуга, плодами которой уже явно, открыто, предстояло воспользоваться и самим…

…Впрочем, когда начался отбор (и им вместе с другими соискателями пришлось собраться в школе на старой окраине) — процедура неприятно удивила Джантара. После стольких громких слов и таких надежд — вдруг оказалось: на деле… весь первый этап состоял из экзаменов по тем же школьным предметам! Которым ещё предшествовал медосмотр, а завершалось всё собеседованием — уже лишь для тех, кто, успешно пройдя медосмотр, были по его итогам допущены к экзаменам, и ни на одном не получили нуля баллов. Получивший же «нуль» (хотя бы и по предмету, которым специально не интересовался, будучи одарённым в иной области) — лишался и права сказать на собеседовании что-то в своё оправдание… И Джантар видел: в каком шоке уходили с экзаменов претенденты на художественную или музыкальную одарённость, получившие «нуль» по математике, или наоборот — потенциальные математики, сорвавшиеся на истории и биологии… Но что мог сказать или сделать сам — связанный такой тайной? Ему (и всем девятерым) оставалось, скрыв бессильный гнев и тревогу, принимать нелепые, навязанные взрослыми «правила игры», увы, порой слишком рискованной и для самих… Джантар и много времени спустя не мог без содрогания вспоминать: как ждал экзамена по музыке, к которому не был готов даже психологически, и, лишь чудом сумев припомнить что-то из теории данного предмета, спасся полученным одним баллом от полного краха (хотя потом, на экзамене по изобразительному искусству, его рисунок в традиционной древней «чертёжной» манере удивлённые экзаменаторы оценили в четыре балла, а по истории им пришлось расщедриться на целых шесть: древнюю историю Каймира он знал до тонкостей). Но целом осталось впечатление: над ним в который раз потешались недалёкие люди, чрезвычайно гордые своей взрослостью. Ведь и итоговое собеседование больше напоминало допрос по фактам биографии; и там при всякой попытке высказать серьёзные идеи члены экзаменационной комиссии мрачнели и пытались перевести разговор на чужие, незнакомые Джантару темы: спорт, развлечения, «группировки» в школе и во дворе, семейные и бытовые проблемы невразумительного свойства — и пропадало желание раскрываться перед ними, и даже казалось: если бы не их тайна, ещё неизвестно, что лучше — безрадостная, унизительная победа в игре по таким правилам — или достойное поражение? Но тайна была, и с этим приходилось считаться… А тем временем в большинстве помещений школы, на время отбора переоборудованных в спальни для приезжих соискателей — из первоначальных групп в 20 человек оставалось уже по 5–6, и в общую спальню для оставшихся решено было превратить спортзал…