Елена Анфимова - Телефон безмолвия

— Не знаю. Не уверена, — Мария отвечала по инерции, без интереса глядя на уменьшившуюся гостью.

— На днях я выслушивала школьницу, которая полтора часа лепетала, как ее бросает то один мальчик, то другой. Про каждого нового мальчика она говорила минут по пятнадцать и все одно и то же. Мама ее, видите ли, не понимает и грозиться выпороть. Девочка за всю жизнь, судя по ее речи и образу мыслей, не прочитала ни одной книжки. Ныла она эдак, ныла, а я пыталась сочувствовать. Но в один прекрасный миг я от всей души послала ее к чертовой бабушке, не произнеся, естественно, ни слова. И что, вы думаете, показал прибор?

— Что? — встрепенулась Мария.

— Сто единиц сочувствия.

— Значит…

— Значит, прибору безразлично, какие эмоции я испытываю. Могу и ненавидеть, и если делаю это достаточно сильно, прибор меня не выдаст. А отрицательная энергия ненависти спокойненько отправится к донору. И, если честно, мне кажется, что наши дамы все чаще выдают именно ненависть и раздражение.

— Послушайте, послушайте, — неожиданно горячо заговорила Мария. — Но зачем же тогда вы при своем отношении ко всему этому… Зачем вы пошли работать на «Телефон»?

Васса расстегнула сумочку и вынула сигарету. Потом спохватилась:

— Ах, простите.

— Да ладно, курите, — Мария сходила на кухню и принесла блюдце вместо пепельницы. — Может быть, чаю?

— Можно…

Мария снова пошла на кухню, вернувшись взяла стул и села напротив Вассы.

— Так зачем же вы…

— Ну хорошо. — Васса стряхнула пепел и вновь затянулась. — Я, видите ли, работала раньше в Комитете социальных исследований. О неблагоприятном психологическом климате в стране нам было давно известно, и мы не удивились, когда из Центрального института статистики нам сделали заявку на комплекс мер по борьбе с растущим процентом самоубийств. Проблема серьезная и, сами понимаете, интересная. Работали мы, надо сказать, с энтузиазмом. И вдруг оказывается, ничего этого не надо. За нас уже подумали в каком-то, извините, «почтовом ящике» и просто ознакомили со списком мер на нашем ученом совете. Я как сейчас помню: день был душный, старички из ученого совета засыпали на ходу, за каждый пункт голосовали, лишь бы поскорей. А я сижу и ничего понять не могу: почти по каждому пункту у меня есть возражения, все грубо, непрофессионально. Одни психиатрические лечебницы чего стоят… Все как нарочно. Но, если бы я стала возражать… Словом, никому это не было нужно. Меня бы в конце концов просто отстранили от участия в обсуждении. И тогда я выбрала самый спорный на мой взгляд пункт — «Телефон безмолвия», который ученый совет обсуждал дольше других, и решила заняться им вплотную.

Васса закашлялась и потушила сигарету о блюдце.

— Я хотела разобраться. Абсурдность идеи была видна невооруженным, что называется, глазом. Во всяком случае мне она была видна. Для начала нужно было понравиться Юзу.

— Какому Юзу? — удивилась Мария.

Собеседница удивилась в свою очередь.

— Вы не знаете Юза?

— Да нет же!

— Но разве не он принимал вас на работу?

— Нет…

— Странно. Я думала, что в нашем регионе этим занимается только он. Ну, как вам объяснить? Юз, видимо, один из организаторов этого бреда. Я решила понять, зачем им все это нужно, а чтобы понять, надо внедриться туда.

— Шпионские страсти, — задумчиво проговорила Мария. На кухне зашумел чайник, она вышла из комнаты и вернулась с пустыми руками, словно забыв, что предлагала гостье чаю.

— Ну, и что же вы? — напомнила Мария, вновь усаживаясь на стул.

— А я действовала по системе Станиславского. Я заставила себя поверить в то, что сочувствую этой идее, что мечтаю посвятить себя… и так далее. Нет, ну вы представьте себе ситуацию, представьте на минуту. Вот перед вами существо, облаченное властью, вот у него идея, громадная, как дом. Дом этот даже привлекателен снаружи, но войдите в подъезд — там вонь, а на всех этажах монстры. И вот они хотят этот дом надстраивать, расширять. А вы одна понимаете. И что делать? Что?

— Идти на стройку?

— Вам почему-то смешно… Может быть, и на стройку, но лишь для того, чтобы заложить взрывчатку.

— Однако вы работаете там вот уже несколько лет.

— Я не должна себя выдать пока что.

— Лучший вид конспирации — бездеятельность.

— О, — Васса двинула бровью, — вы уже даете мне советы? — И замолчала.

Молчала и Мария.

— Всхлипнул телефон и разразился длинным междугородным звонком.

— Странно… — Мария подняла трубку.

— Богиня! — прозвучало там. — Прекраснейшая из женщин, не осмеливаюсь сказать о просьбе своей, по величине равняющейся…

— Кто это говорит? — раздраженно отозвалась Мария.

— О, я сам виноват! Сам! С того памятного дня, как вы вошли в мою жизнь, не удосужился позвонить.

— Прекратите хулиганить, — Мария собиралась положить трубку.

— Еще одну секунду! Лишь одну! Я заходил к вам со своей собачкой. Помните!

— А-а. Трудно забыть.

— Вспомнили! Вспомнили! — возликовал Юрий Павлович Пушкин. — И стихи мои помните?

— Послушайте, я занята. У меня человек.

— Вот как… — закручинился Юрий Павлович. — Человек у вас… А может быть, я несколько оживлю ваш дуэт? Третьим лишним, знакомая роль, а?

— Нет уж, избавьте. Надеюсь, ваш пес вас больше не валяет.

— О, если дело в этом, нет-нет. Он вырос и поумнел.

— Еще вырос?

— А без собаки можно?

— Вы что, ребенок? Счастливо оставаться и больше не звоните.

Мария, не глядя, бросила трубку и повернулась к Вассе. Та была бледна и сидела очень прямо.

— Кто это был?

— Так, один чудак. Якобы поэт. Случайный знакомый. Хотел зайти.

— Зайти? А звонок междугородный. Поэт… — Васса снова откинулась на жестковатую спинку кресла. — Так вот о поэтах. Мне кажется, я уже достаточно сказала вам, чтобы рассчитывать и на вашу откровенность. Насчет того разговора… Помните?

— Какая вы. Решились прийти ко мне, но не решились выслушать того мужчину. Впрочем, понимаю. Если бы в конце рабочего дня вас вдруг послали на энцефалограмму…

— А по закону подлости послали бы именно меня, — подхватила Васса. — Утаить же то, что произошло только что, очень трудно.

— Но скажите хотя бы, почему этот мужчина вас так интересует. Возлюбленный ваш? Но тогда я вам сочувствую. О вас он не говорил ни слова.

Васса встала. Подошла к окну.

— Это был мой брат. После того разговора он покончил с собой.

— Простите. Ради Бога, простите меня.

— За что же? Надеюсь, вы не поскупились на сочувствие?

— Послушайте, Васса. Я вот о чем думаю. А вдруг за всеми нами следят или вдруг в квартире прослушивание?