Александр Казанцев - Взгляд сквозь столетия

190

…окаменелых прилагательных вышеупомянутый, реченный… — Барон Брамбеус напоминает здесь о той знаменитой «грамматикологической войне», которую вел Сенковский под знаменем очищения русского языка от архаических выражений. Главным противником его в этой войне был известный «грамматист» Н. И. Греч. Спор о «сих и оных» проник и в русскую карикатуристику. Известный карикатурист Н. А. Степанов (впоследствии издатель-редактор журнала «Искра») изобразил, например, в одной из своих карикатур 30-х годов Греча со сложенными по-наполеоновски руками, в виде статуи, на пьедестале из томов его грамматики. Из-под ноги его журналист Н. Полевой в виде шавки бросается кусать Сенковского. Греч спрашивает: «Сие вам причиняет боль?» На что Сенковский, обороняя свои ноги, отвечает: «Ах это, бога ради — это!»

…Гилль, путешествовавший в Северной Америке… — Установить, кто такие были Гайленд и Гилль, на которых ссылается в своем «разоблачении» Иван Антонович, нам не удалось. Однако, судя по тому, что эти фамилии «говорящие» и их значения почти совпадают: Haghland — горная страна, нагорье; Hill — холм, возвышенность (англ.), можно предположить, что обербергпробирмейстер, по Сенковскому, мистифицирует своих слушателей.

Рассказ был впервые опубликован в журнале «Московский вестник» в 1828 году (ч. IX, № 14, с. 120–128) за подписью «Каллидор» и с датой написания «1825 г.». В сборнике перепечатывается по этой публикации.

Поводом к написанию «Двух дней…» послужили толки о комете, которая должна была появиться в 1832 году и, по сообщениям некоторых европейских журналов (преимущественно немецких), «сделать удар в нашу бедную Землю». Русские периодические издания ответили на этот слух помещением ряда заметок, целью которых было опровержение «ложной астрологии немцев». Комета Галлея, или, как ее еще называли, комета Беллы (Вьелы), сразу же становится популярной темой в русской литературе: ей посвящаются специальные альманахи, фигурирует она и в тогдашних водевилях. Эту тему, помимо «Двух дней…», Одоевский развивает и в утопии «4338-й год», Сенковский в своем «Ученом путешествии…» также рассказывает о столкновении кометы с Землей.

…Солнце стало Землею и Земля Солнцем… — В философском диалоге «Анаксагор», принадлежащем перу друга Одоевского — поэта Д. Веневитинова, Платон также рассказывает об «эпохе счастья, о которой мечтают смертные». «Тогда пусть сбудется древнее египетское пророчество, — продолжает герой веневитиновского диалога, — пусть солнце поглотит нашу планету, пусть враждебные стихи расхитят разнородные части, ее составляющие!.. Она исчезнет, но, совершив свое предназначение, исчезнет, как ясный звук в гармонии вселенной».

Впервые напечатан в журнале «Современник» в 1839 году (кн. 1, с. 97–120). Впоследствии «Город без имени» вошел как часть «ночи пятой» в роман Одоевского «Русские ночи». Печатается по тексту советского издания этого романа: В. Ф. Одоевский. Русские ночи. (Серия «Литературные памятники»). Л., 1975, с. 61–72.

В этом рассказе, написанном в форме гротескной сатиры, Одоевский показывает «на практике» теорию родоначальника утилитаризма, английского правоведа И. Бентама (1748–1832 гг.). Умозаключения этого «логического философа» получают «полное или, как говорят, практическое применение» в жизни колонии его последователей. «Государство бентамитов», пройдя период развития, «долгие годы» процветания, приходит к чудовищному краху, доказывая тем самым несостоятельность тезиса Бентама о том, что «польза есть единственное основание нравственности и единственный закон для всех действий человека». Это, говоря словами героя «Русских ночей» — Фауста, «символическое прозрение» в то, что непременно должно было быть, если бы люди «вполне приводили в исполнение» некоторые свои мысли.

Белинский в одной из своих рецензий (1839 г.) назвал «Город без имени» «прекрасной, полной мысли и жизни фантазией князя Одоевского». Современный литературовед Р. Назиров установил, что Достоевский в эпилоге своего романа «Преступление и наказание» развивает некоторые идеи и образы «Города без имени».

Гумбольдт Александр (1769–1859 гг.) — немецкий ученый-натуралист и путешественник. Издал в 1807–1833 годах свое «Путешествие в экваториальные области нового континента», т. е. Америки. Эпиграфом к «Городу без имени» Одоевский поставил цитату из той части этого тридцатитомного сочинения, где давалась общая картина природы и климата Америки.

Перистиль (греч.) — крытая галерея с колоннами, примыкающая к стене здания.

Утопия была впервые опубликована в альманахе В. Владиславлева «Утренняя заря» за 1840 год. «4338-й год» — это обработанный для печати отрывок произведения, оставшегося незаконченным. Из плана, находящегося в архиве Одоевского, видно, что утопия является третьей частью задуманной писателем трилогии: в первой части должна была изображаться «эпоха Петра Великого», во второй — «наше время», т. е. 30-е годы XIX века. Отрывок из второй части трилогии Одоевский опубликовал в первой книжке «Московского наблюдателя» в 1835 году под названием «Петербуржские письма».

Сам замысел трилогии, безусловно, связан с занятиями Одоевского немецкой философией, с идеей трехфазисного развития человечества, которая получила в этой философии в 30-х годах XIX века большое распространение. Вот как она там определялась: «…можно вполне удовлетворительно объяснить ограничение числом три. А именно: перед нами тезис, антитезис и синтез. Преимущество этой связи в том, что из наблюдения сопоставленных историй возникало более совершенное удовлетворение, чем из наблюдения отдельных действ».

В плане своей трилогии Одоевский прямо следует этой рекомендации. Все три части ее должны были быть построены на параллельных сюжетах — ситуациях, что подчеркивало разницу между несовершенным прошлым и идеальным будущим. Приведем только один пример.

На протяжении двух первых частей трилогии между Петербургом — столицей, центром просвещения, и Москвой — отсталой провинцией, столицей невежества и косности, ведется своеобразная «борьба» за влияние на душу героя. Эта борьба всегда заканчивалась «победой» Петербурга — герой переезжал сюда и становился поборником современного просвещения. Но при этом он обязательно терял какую-то долю своих прежних душевных достоинств — буржуазный Петербург не только учил, но и развращал.