Александр Кашанский - Антихрист

Василий Михайлович уже несколько дней не спал и постоянно стонал от боли, потому что наркотиков Для обезболивания в больнице уже давно не было, ни одной ампулы и ни одного порошка, подмели все подчистую. Больные смеялись: «Хоть бы водку давали для обезболивания, что ли, раз ничего другого дать не можете». На это врачи отвечали: «У нас в больнице и на водку денег нет, а за нарушение режима выселим, терпите, дорогие». Ну и терпели, кто как мог, деваться все равно некуда, а надежда, как известно, умирает последней. У Петрова, мужественно боровшегося с болезнью, надежды уже совсем не осталось, он знал, что очень скоро, в ближайшие дни умрет.

Наташа через закрытую дверь услышала стон. Стонал отец, причем голос был как будто не его, а какого-то другого человека. Наташа медленно, осторожно открыла дверь.

Страшно исхудавшее небритое серое лицо отца было покрыто потом.

Наташа подошла и села на стул у изголовья кровати. Отец открыл глаза, повернул голову и, видимо напрягшись из последних сил, улыбнулся.

«Здравствуй, папа, я тебе помидоров принесла и минеральной воды», — хотела сказать Наташа заранее заготовленную фразу, но вместо этого она вдруг расплакалась.

Она взяла полотенце, вытерла лицо отца и прильнула своей щекой к его щеке. Теперь они плакали вместе.

Когда усталый, возбужденный отец, уважаемый инженер-ядерщик, приходил с работы, единственная и нежно любимая дочка всегда бежала его встречать, прыгала на шею, кричала: «Папа, папа пришел!» Потом они вместе садились ужинать, и этот порядок никогда не нарушался. В течение двадцати лет Петров знал, что его дома ждут: сначала ждала жена, потом дочь и жена, потом дочь. Так хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. И вот теперь дочь пришла сюда, в этот могильный склеп.

— Наташа, я хочу, чтобы ты забрала меня домой, не сегодня и не завтра, а, пожалуй, послезавтра. Обязательно забери меня отсюда, хочу умереть дома.

— Ты что, папа. Как это, почему? Не надо так говорить.

— Наташенька, ты уже взрослая девочка и всегда была умницей, постарайся, соберись с силами. Все это надо пережить. Какой сегодня день?

— Воскресенье.

— В среду, самое позднее — в четверг я умру, поэтому сегодняшний наш разговор — последний. Завтра ко мне не приходи, послезавтра приходи вечером. Попроси своих друзей, чтобы помогли меня перенести домой. Я, скорее всего, уже буду без сознания, поэтому если ты что-то важное хочешь у меня спросить или сказать — спрашивай сейчас. Завещание я написал, да завещать-то мне кроме квартиры и машины нечего, такая вот жизнь у нас получилась.

— Да что ты, папа, не надо. Слушай меня лучше. — Наташа всегда советовалась с отцом, чем удивляла и сама себя, и знакомых. А она это делала потому, что сначала чувствовала, а потом знала, что отец, что-либо советуя ей, никогда не думал о себе, что будет ему от ее поступка: стыдно ли, радостно ли, прибыльно или убыточно, он всегда думал о ней. — Папа, у меня два вопроса, слышишь?

— Говори, говори, я внимательно тебя слушаю.

— Мне сделал, точнее, сегодня сделает предложение тридцатилетний мужчина, порядочный и богатый. Что мне отвечать?

Отец сделал длинную паузу, чтобы перевести дух.

— Наташа, замужем ты будешь счастлива лишь тогда, когда будешь… — отец вдруг прервался и часто и сильно задышал, лицо его снова покрылось испариной, — когда будешь любить своего мужа. Больше я тебе ничего не могу сказать.

— Папочка, ну а как же жить-то одной?

Отец пристально посмотрел на нее.

— Кто тебе сказал, что ты будешь жить одна? Никогда ничего не делай, оглядываясь на то, что кто-то где-то говорит. Живи своим умом. Не забывай, что ты моя дочь. Займись интересным делом, стань независимой. Одна ты все равно не останешься, не беспокойся и не суетись… И не забудь родить внучку…

Тут по лицу отца пробежала судорога, он глубоко вздохнул и застонал. Видимо, он потерял сознание. Наташа вскочила и побежала за врачом. Врача найти не удалось, потому что было воскресенье. Медсестра зашла в палату, посмотрела на отца и сказала, что сделать ничего нельзя и что лучше идти домой, потому что отец скоро в сознание не придет.

Когда Петров потерял сознание, ему стало легко и спокойно, потому что боль исчезла. Ему было так хорошо, что он не хотел больше, чтобы сознание и боль возвращались. Ему казалось, что он уснул и видит сон, будто он с женой и маленькой дочкой на руках шагает на первомайской демонстрации, над ними реют красные транспаранты, звучит праздничный марш, а дочка теребит его за волосы и что-то спрашивает. И он отвечает ей: «Правда, доченька, мы самые счастливые, потому что живем в самой счастливой стране и потому, что все мы вместе». И дочка смеется и кричит: «Папа, папа, посмотри, сколько шаров летит!» И все смотрят в синее небо, где, словно бусины, рассыпаны разноцветные шары.

Отец улыбался. Наташа плакала. За дверью гудел пылесос. Как оказалось — это действительно был их последний разговор.

«Как жаль, что ее отец умирает, — подумал Аллеин. — Он бы был мне хорошим помощником».

В доме была абсолютная тишина, лишь изредка с расположенной метрах в ста магистрали доносились приглушенные звуки проезжающих автомобилей. Светлана, к половине седьмого закончив все приготовления, села в кресло, положила руки на подлокотники и закрыла глаза. Гулко пробили часы, звук долго блуждал по комнатам, пока не растворился где-то в закоулках пустого дома.

Родители ушли в гости полчаса назад. Отец, хмыкнув, сказал: «Я надеюсь, все обойдется без порчи ковров, — это был намек на прошлогоднюю встречу, когда мальчишки напились до беспамятства, а кого-то вырвало на красивый персидский ковер в отцовском кабинете. — Петровой привет. Что не заходит?»

В голове было совершенно пусто. «Пришли бы Наташка и Сергей, видеть больше никого не хочу, пропади оно все пропадом, — думала Светлана. — Сейчас придется улыбаться, манерничать, разыгрывая из себя хозяйку дома, сводить, разводить, поддерживать разговор, выкаблучиваться перед этим Ясницким».

Светлана встала, включила музыку, проверила, достаточно ли охладилось шампанское в холодильнике, еще раз тщательно протерла бокалы и подошла к зеркалу.

На нее из зеркала умными серыми глазами смотрела девушка — блондинка с прямым красивым носом, пухлыми губами, прическа что надо, в ушах дорогие сережки, отцовский подарок к совершеннолетию.

— Не Петрова, конечно. Но Петрова — это Петрова, а вообще ничего, за первый сорт сойдешь, — и Света пошла накрывать стол.

Вчера опять приходил Ширшов. «Что с ним делать? И прогнать — тогда совсем со скуки умрешь. И оставить… Так надоел, проклятый, сил уже нет! Слишком уж безвкусно все как-то. — Света вздохнула и ссутулилась, опустив плечи. — Прогоню, ей-Богу прогоню, буду заниматься теннисом, ходить в бассейн и читать „Анну Каренину“… мать ее…».