Йен Макдональд - Дом дервиша

Ангел слеп и прикован железным обручем за правую ногу. Вместо глаз — пустые каменные орбиты. Он обнажен и окутан пламенем, удивительно мускулистый и сухопарый, но при этом бесполый. Ангел летит благодаря силе собственной воли, простирая руки, нацеленный, но не отдающий себе отчета, слепой в своей слепоте, сдерживаемый лишь железным обручем. Левая рука слепого ангела тянется к ребенку. Он ощущает его каким-то иным чувством, нежели зрение.

Второй ангел бережно уносит ребенка прочь от этой хватки. Он тоже мужчина, причем уже вполне определенно, но признаки мужественности закрывает нога ребенка. Ангел стоит на ленте из облаков над бескрайним морем и смотрит на своего слепого собрата с выражением непонимания. Ребенок крепко сбитый, невероятно мускулистый, смотрит в сторону и тянет руку в мольбе о помощи. У него очень кудрявые волосы. Ангел-спаситель выглядит как какой-то хлыщ. Вся страсть, вся энергия заключены в слепом горящем ангеле.

— Уильям Блейк. «Добрый и злой ангелы», — говорит Айше Эркоч, склонившись над картиной. — Я люблю Уильяма Блейка. Мне нравится его видение, мне нравится пророческий огонь, который пропитывает его живопись и поэзию, мне нравится полнота его космологии. Я изучала Уильяма Блейка, читала Уильяма Блейка, видела полотна Уильяма Блейка в фолиантах и в Лондоне. В редких случаях мне доводилось продавать Уильяма Блейка. Настоящего Уильяма Блейка. Но это не Уильям Блейк. Это мусор. Бумага не та. Рисовал как будто пятилетний ребенок. Я отсюда чувствую запах побелки. Еще и ошибка в надписи. Это оскорбление для моего профессионализма.

Щеки Топалоглу мелко дрожат от смущения. Айше подумалось, что они похожи на два куска испортившейся печени. Субпродукты на подпорке из широких крестьянских усов.

— Я не хотел вас обидеть, госпожа Эркоч.

— Существует огромная — нет, даже колоссальная разница между предметами «неясного происхождения» и откровенной подделкой с Гранд-базара,[28] — продолжает Айше. — Если я вижу ее, то и покупатели увидят. Они осведомлены как минимум не хуже меня. Это коллекционеры, страстные поклонники, инвесторы, которые искренне любят религиозное искусство, и только его. Им плевать, откуда я взяла тот или иной предмет, главное, чтобы он был подлинным. Стоит только моим покупателям услышать, что я торгую подделками, и в ту же секунду они переметнутся в галерею изящных искусств Анталии или в Сальянскую галерею.

Топалоглу кажется еще более униженным. Дешевый мелкий торгаш с душой продавца ковров, думает Айше. Абдуррахман порекомендовал его Айше как человека, который может достать исфаханские миниатюры. Придется переговорить с Абдуррахман-беем.

— Возможно, мне придется пересмотреть наши деловые отношения.

Теперь он бледнеет. Хафизе, помощница в галерее, любительница подслушивать и совать нос в чужие дела, поспешно ставит его стакан на поднос. Она снова в хиджабе. Айше нужно будет поговорить с ней. Хафизе стала более упрямой в демонстрации своей веры, с тех пор как в старом крыле, где раньше располагалась кухня, начали встречаться члены тариката, группы по изучению ислама. Айше видела, как молодые люди смотрят на нее, когда она вечером закрывает галерею. Они хотят, чтобы Айше убралась вместе с ее идолопоклонническими изображениями. Ага, пусть попробуют. У семьи Эркоч хорошие связи и толстые кошельки.

— Что у вас еще есть? — спрашивает Айше.

Топалоглу выкладывает миниатюры как гадательные карты. У него ослиные зубы, желтые пластинки эмали. От их вида Айше нехорошо. Она наклоняется над миниатюрами, разложенными на столе в отдельном кабинете, и настраивает увеличительное стекло на своем цептепе.

— Они подлинные, — блеет Топалоглу.

И плохонькие, думает Айше, сканируя мазки, окантовку, мельчайшие детали фона. Миниатюры школ Исфахана и Топкапи были работой многих мастеров. Каждый художник специализировался на чем-то одном и всю жизнь совершенствовался в своей области. Были мастера розы, облаков, скал, а также маэстро, который никогда ничего не писал, кроме плитки. Это явно работы учеников. Слишком силен контраст между тщательно прорисованными фигурами и «сырым» фоном. Не развито еще внимание к микроскопическим деталям. Великие миниатюристы, анонимные и идентифицируемые только по стилю, могли нарисовать решетку, оконные ставни, плитку на стене самым кончиком кисти. А это штамповка томов суфийской поэзии, такие мелкие паши и беи скупали целыми полками, чтобы произвести впечатление на своих домашних.

— Мусор. Мусор. Мусор. Все? А что в обувной коробке?

Топалоглу прижимает коробку, наполовину скрытую полой пиджака, к себе. Коробка из-под кроссовок «Найк», модель пятилетней давности, как замечает Айше. По крайней мере сегодня на нем подобающие для такой встречи ботинки, начищенные до блеска. По опыту Айше, обувь может многое сказать о человеке.

— Несколько вещиц, которые вы, возможно, назовете безделушками.

— Покажите.

Айше не дожидается, когда Топалоглу откроет коробку, и срывает крышку сама. Внутри действительно громыхает всякий мусор: армянские кресты, православные кадила, пара зеленоватых обложек Коранов. Туристическая белиберда с Гранд-базара. Вдруг среди потускневшей латуни блестит серебро. Миниатюрные Кораны. Айше с жадностью выкладывает их в ряд на столе. Свет лампочек, встроенных в потолок, отражается бриллиантовыми искрами от книжиц размером с большой палец.

— Вот это мне интересно.

— Это безделушки для паломников по двадцать евро, — говорит Топалоглу.

— Для вас, господин Топалоглу. Для меня и для коллекционеров это истории. — Айше стучит по покрытому гальваническим серебром футляру XX века, увеличительное стекло в виде глаза, традиционного амулета «бонд-жук», защищающего от порчи. — Некий юноша отправляется служить в армию. Мать, как ни пыталась, не смогла пристроить его в какое-нибудь тихое местечко типа туристической полиции, поэтому дает с собой Священный Коран. Как говорится, носи при себе слово Всевышнего, и Всевышний прижмет тебя к своей груди. — Еще один Коран начала XIX века, золоченый футляр, очень тонкая работа. — Купец из Коньи после долгих лет накопления капитала наконец освобождается от земных забот, чтобы совершить хадж. Наложница дарит ему этот Коран на память. Помни, мир ждет тебя.

— Откуда вы знаете, что этот Коран из Коньи?

— Выполнен в стиле Мевлеви, но не сувенир на память о паломничестве Руми, те как раз дешевый туристический мусор в массовом производстве. Нет, здесь куда более изысканная работа. Чувствуются деньги и вера. Как только вы научитесь видеть, то услышите и истории. — Айше кладет палец на крошечный серебряный Коран, который по размерам не превышает большой палец и нежен, как молитва. — А это XVIII век, Персия. Но здесь только половина. Священный Коран разделен? — Она открывает миниатюрный футляр и кладет персидский текст на ладонь. — Что за история за ним скрывается? Обещание? Разлученные возлюбленные? Вражда внутри одной семьи? Залог? Контракт? Вам захочется узнать. Это рынок. Кораны, как вы говорите, безделушки. А вот истории… Люди всегда будут покупать истории. — Айше кладет крошечную половинку Корана обратно в футляр. — Беру эти три. Остальное мусор. Пятьдесят евро за каждый.