Виталий Вавикин - Третий источник

– Не бойтесь, – сказал Бити, проводя Хейзел в спальню.

– Да я и не боюсь, – она запрокинула голову, отвечая на поцелуй. Бити гладил ее спину, пытаясь разобраться с застежками платья. – Давай помогу, – сказала Хейзел.

Она высвободилась из его объятий. Теплый ветер, проникая в открытое окно, приносил ночную свежесть.

– Он подглядывает за нами, – сказал Бити, снимая пиджак.

– Кто?

– Не знаю, – он показал на окно.

Хлопнув большими глазами, трехцветный зверек спрятался за подоконник.

– Я переживу, – улыбнулась Хейзел.

Она сняла платье и легла на кровать. Бити расстегнул ремень и, спустив штаны, остался в одних трусах. Хейзел молча смотрела на мясистое тело. Ноги ее были раздвинуты. Черное белье скрывало наготу. Бити встал коленями на кровать и осторожно стянул с ног Хейзел чулки.

– Оставить не хочешь? – спросила она.

– Нет, – он протянул ей руку, помогая сесть.

Пальцы неуклюже расстегнули бюстгальтер, обнажив полную грудь. Хейзел снова легла на спину. Подняла бедра, помогая Бити избавить ее от остатков одежды. Зверек за окном снова выглянул из-за подоконника. Бити навис над Хейзел. Его губы прижались к ее губам. Она согнула в коленях ноги.

– Я только недолго, – предупредил он.

– Хорошо, – она закрыла глаза.

Зверек осмелел, взобрался на подоконник и сел, свесив короткие ноги. Хейзел застонала. Услышала свой голос и даже растерялась от этого. Бити снова поцеловал ее. Она открыла рот, пытаясь найти языком его язык. Он тяжело задышал и навалился на нее, прижимая к кровати. Хейзел вздрогнула, не веря, что кончает.

– Извини, – прошептал ей на ухо Бити.

– Не извиняйся, – она обняла его за шею. – Я тоже успела.

– Правда?

– Сама не знаю, как это… – Хейзел открыла глаза и, повернув голову, посмотрела на трехцветного зверька.

Увидев, что на него смотрят, он недовольно фыркнул и спрыгнул за окно.

– За нами все еще наблюдают? – спросил Бити.

– Уже нет, – Хейзел погладила его по щеке.

– Можно немного передохнуть и попробовать еще раз, – предложил он.

– Я не против, – сказала Хейзел. – Только, чур, не так быстро на этот раз.

Утро. Холод пробирается под одежду, целует тело ледяными губами. И сон отступает. Сон, подробностей которого Мидлей уже не помнит. В голове кавардак. Мысли путаются. Открой глаза, Мидлей! Слипшиеся веки поднимаются нехотя, словно старые заржавевшие двери. Вокруг панельные стены, разросшийся плющ, выстроившиеся в ряд скамейки из плексигласа. Две надписи: над выходом – вокзал, над закрытым окошком – касса. Теперь подняться на ноги, заставив закоченевшие суставы снова работать. В зале ожидания никого. Заглянуть в окошко кассы – пара свечных огарков да жирная муха, застывшая на пыльном столе. Часы на правой руке показывают раннее утро. Снова хочется спать. Но спать уже поздно. Мидлей выходит на улицу, окунаясь в утреннюю свежесть и пение птиц. Старые деревья нависают над узкой дорогой, выложенной белым камнем. Кустарник и жимолость подбираются к вокзалу, отвоевывая принадлежащую им территорию.

– Не очень милое место, правда? – спрашивает девушка. Мидлей оборачивается к ней. – Самое красивое здесь, – говорит она, – это вокзал и кладбище.

– Кладбище? – Мидлей смотрит в ее темно-карие глаза.

Она кивает, достает сигарету и закуривает. Белый дым вырывается между накрашенных губ.

– У тебя есть имя?

– Мидлей.

– А я – Зоя, – на ее щеках появляется румянец.

– Странно, правда? – улыбается Мидлей.

– Что странно?

– Мы всего лишь познакомились, а вы уже покраснели.

– Я покраснела?

– Именно.

Румянца на ее щеках становится больше. В глазах вспыхивает гнев. Губы изгибаются в пренебрежительной улыбке.

– Ты ошибаешься, – говорит она. – Если я и покраснела, то не от смущения, а от твоего внешнего вида, – она делает шаг вперед. – Ну, что же ты? – говорит, нависая над Мидлеем. – Мы же только познакомились, а ты уже покраснел!

Мидлей молчит. Зоя выпускает ему в лицо струю густого дыма. Он смотрит, как она уходит.

– Подожди! – кричит ей. Она оборачивается, продолжая идти. – Куда ты?

– В туалет, – пренебрежение снова изгибает ее губы. – Хочешь посмотреть? Я не против.

Она отщелкивает сигарету в заросли кустарника. Мидлей ждет пять минут. Десять. Никого. Ничего. Он снова один. Смотрит на часы. Почти семь, но все вокруг словно продолжает спать. Лишь птицы щебечут в зеленых кронах да ветер шелестит листвой.

Дорога от вокзала ведет в город. Теплое солнце щедро поливает землю утренними лучами. Озноб проходит. Но людей по-прежнему нет. Лишь заброшенные дома. Мертвые и холодные, вглядывающиеся в случайного прохожего черными глазницами окон, в смолистой черноте которых иногда мелькают неясные тени. Невидимые силуэты, прячущиеся от солнечного света.

– Эй! – кричит им Мидлей, теряя терпение.

Но ответа нет. Лишь чернота в оконных проемах становится гуще.

– Эй, есть тут кто? – он заходит в один из домов.

Битые стекла хрустят под ногами. Освещения нет, но лифт работает. Его двери закрываются, сталкиваются с лежащим на их пути предметом и снова начинают открываться. «Дзинь», пауза, и все повторяется по кругу. Мидлей смотрит на это, как завороженный. Двери снова ударяются об уродливую руку, оторванную чуть выше локтя. «Дзинь». На закоченевших мышцах видны следы человеческих зубов. Мидлей дожидается, когда двери снова откроются, и заходит в кабину. Грязные стены залиты кровью и слизью. Кнопки покрыты пылью. Все, кроме одной. Подвал. «Дзинь». Мидлей выпихивает из лифта оторванную конечность. Лифт медленно начинает опускаться. Желтый свет вздрагивает и гаснет. Темнота почти осязаема. Но страха нет. Ровные удары сердца отсчитывают секунды. Дзинь. Двери закрываются за спиной Мидлея. Глаза медленно привыкают к темноте. Пахнет испражнениями и разлагающейся плотью. Человек без руки сидит на полу, прижавшись спиной к стене. Между уродливых зубов виднеются застрявшие куски мяса. Глаза открыты и смотрят куда-то сквозь Мидлея. Мертвые глаза.

– Ха-ха! – звенит где-то задорный детский смех.

Мидлей идет на этот голос. Жирные крысы мечутся под ногами. Пара тварей нехотя доедает чьи-то останки, устроив в протухшей брюшной полости гнездо для потомства.

– Ха-ха! – растрепанная девочка с белыми как снег волосами поворачивается к Мидлею.

В тусклом свете он видит ее лицо. Лицо старухи. Дряблое, морщинистое, изъеденное временем. Молод лишь голос.

– Ха-ха! – она неуклюже подходит к нему. – Давай дружить, – ее губы не двигаются. Лишь огромный горб пульсирует под грязными лохмотьями. – Ну, повернись же! – говорит горб старухе. Он протягивает к Мидлею свои крохотные ручки. – Хочешь, я покажу тебе фокус? – спрашивает он.