Александр Житинский - Самарин

Увидев детей, женщина в желтом вскочила на ноги, оказавшись огромного роста. Она сграбастала Витьку и Юрку обеими руками и стала кружить их. Внуки весело орали. Константин Саввич ничего не понимал.

– Здравствуйте, Константин Саввич, – басом сказала женщина и сделала неловкий книксен с внуками на руках.

«Игорь!» – наконец-то догадался Константин Саввич и пробурчал:

– Здравствуй, здравствуй… Что за маскарад?

– Игорю дали главную роль! – сияя, объявила Алла.

– Женскую, – добавил Игорь, кокетливо подмигнув Константину Саввичу. Тот на всякий случай нахмурился, а женщина в желтом платье, стащив с себя парик, стала стучать им в грудь, причитая: – Ну, женщина она, женщина! Я, ей-богу, не виноват! Английская женщина из английской сказки! Положительная роль!

– Все-таки уже не заяц, – сказал Константин Саввич.

– Это прогресс, – серьезно сказал Юрка.

Константин Саввич долго раздумывал, а потом все же взял мысленную командировку на Урал, в небольшой городок, где ему пришлось провести военные годы.

Он поехал поездом в нетопленном старом вагоне, набитом ящиками с приборами. Поезд двигался медленно, замирая на каждом полустанке. Константин Саввич разглядывал вспаханные под пар поля, схваченные инеем утренних заморозков, и одинокие деревни, не спеша проплывающие на горизонте. Когда он опускал вагонное стекло, глаза слезились от резкости осеннего воздуха.

Константин Саввич разглядывал свою землю.

Он понимал, что командировка эта, вероятно, последняя, а потому рассматривал пробегающие поля, леса и деревни пристально. Каждая деревня напоминала ему Самарино, а может быть, так и называлась.

Константин Саввич любил эту землю. Он любил ее так же, как то немногое на ней, к чему привязался душой за жизнь – жену, дочь, внуков и КБ, – без слов, пряча свои чувства. Константин Саввич не доверял словам о любви, взволнованным жестам и повышенным эмоциям. Даже теперь, наедине с собой, в холодном вагоне, он лишь подолгу стоял у окна без определенных мыслей, стараясь не допустить в душу умиления. Родина за окном выглядела сурово и четко, как черно-белое кино. Она не походила на размытую голубоватую картинку, которую он видел недавно из иллюминатора ракеты.

Все, что имело смысл для Константина Саввича, так или иначе связывалось с огромной ровной страной, которая особенно глубоко ощущалась ночами, когда мерцали во тьме дальние цепочки огней, а на станциях бегали по перрону ночные люди с мешками, торопясь уехать куда-то на край света.

Раздавался длинный, от Ленинграда до Урала, сверлящий сердце свисток, с шипением поворачивались колеса, и Константин Саввич ехал дальше, стараясь постигнуть, что же это такое – его страна, зачем она такая большая и так глубоко спрятана в сердце. Он вспоминал все привычные формулировки, сменявшие друг друга за долгую его жизнь, все лозунги, песни и марши и не находил их достаточными. Более того, многие из них показались ему теперь фальшивыми, объясняющими любовь на манер школьного учебника, по пунктам. Константин Саввич вдруг почувствовал необъяснимость этой любви, ее бессловесную и кровную природу. Надпись «Кипяток» у железного крана и беспомощное просительное лицо старушки с чугунком вареной картошки в руках.

Константин Саввич ехал на Урал долго и не мог понять, зачем едет.

Поезд пришел в городок ночью. Константин Саввич обмотал шарфом шею и вышел на привокзальную площадь. Он узнал пожарную каланчу и трасформаторную будку. Темные киоски, обступавшие площадь, были незнакомы Константину Саввичу. Он пересек площадь и пошел по кривой улице, поднимавшейся в гору. В начале улицы стояли два кирпичных дома с магазинами внизу, а дальше шли деревянные дома. Улица называлась уже по-другому, но дома были те же. Константин Саввич забыл, далеко ли от вокзала находится нужный ему дом. Он разглядывал дома на левой стороне, машинально считая их по пути.

Одиннадцатый дом был тот. В одном его окошке горел свет.

Константин Саввич не удивился этому, несмотря на то, что была глубокая ночь. Он приоткрыл калитку и вошел во двор. Здесь он остановился и огляделся. В темноте у сарая он различил груду дров, наколотых им вчера утром. Константин Саввич подошел к светящемуся окну и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в него. В просвет между половинками занавески он увидел комнату с широким столом посредине. За столом сидел худой скуластый мужчина и ел щи. Напротив него, подперев щеки ладонями, сидела девушка лет девятнадцати в ситцевом платье с оборочками.

Мужчина был главным инженером завода электронных ламп Самариным. Он только что вернулся из ночной смены. Девушку звали Нина, она было дочерью хозяйки дома, где квартировал Самарин. Нина работала на том же заводе монтажницей.

Анастасия Федоровна с Аллочкой были далеко, в Средней Азии, в эвакуации.

Константин Саввич, замерев на цыпочках, следил за их разговором. Девушка что-то быстро говорила, то и дело вскидывая глаза на Самарина, а он почти ей не отвечал. Вот она подала ему кашу и чуть задержалась рядом. Константин Саввич увидел, как Самарин сделался неподвижен на это мгновенье, точно окаменел. У Константина Саввича захватило дух, он перестал дышать. Когда Нина отошла, он осторожно, маленькими порциями вдохнул в себя воздух. Самарин хмуро ел кашу.

«Нельзя и надо, – вспомнил Константин Саввич. – Права она, права, ей-богу!»

Самарин пил чай без сахара. Нина уже не говорила, она поскучнела, собрала посуду со стола и унесла. Константин Саввич отошел к сараю и присел на низкий чурбак, истерзанный лезвием топора. Свет в окошке пропал. Он разделился на два других света, в других окнах, далеко друг от друга. Посветив немного, окна почти разом погасли.

Константин Саввич нащупал в кармане ключ, повертел его в пальцах, огладил, не решаясь вынуть. Потом решительно встал, взошел на крыльцо и сунул ключ в замочную скважину. Тихо щелкнул замок, дверь отъехала от Константина Саввича, будто приглашая его войти. Он ступил за порог и постоял минуту в теплых сенях, привыкая к темноте. В доме громко стучали ходики.

Константин Саввич вошел в комнату с широким столом. Она была пуста. На стене висели фотографии. Наклонившись к ним, Константин Саввич увидел семейный портрет. В центре на стульях сидели мужчина средних лет и дородная женщина, в которой Константин Саввич узнал Нину. Их окружали дети – три мальчика и девочка. Все они были похожи друг на друга и на родителей.

В муже Константин Саввич снова узнал себя.

«Нет-нет, этого не было!» – поспешно подумал он и тут же решил, что обознался.

Из соседней комнаты с приоткрытой дверью раздавался негромкий жалобный храп. Константин Саввич осторожно заглянул туда и увидел огромную кровать с периной и множеством подушек. На кровати спали муж с женой. Их могучие тела под пуховыми одеялами равномерно дышали. Жена похрапывала с удивительной интонацией, точно жалуясь.