Сергей Пономаренко - Час Самайна

Потом начались танцы. Оля с Шурой Кожушкевичем пере­шли в большую комнату. Там было темно, и они устроились на оттоманке. Володя позвал меня туда, мы уселись на пле­теном диванчике, поговорили и задремали.

Петроград. 1 ноября 1917 года 

Задумали мы трое — я, Аня и Таня — отправиться в юн­керское училище. У ворот училища останавливают красно­гвардейцы с ружьями. Мы долго колебались, потом вызвали через юнкера Кожушкевича и Сальцевича. Вскоре выходит другой юнкер и говорит, что Сальцевич в отпуске. Нам боль­ше ничего и не надо было, мы ушли. Представляю, как после нас к воротам выходит Володя и узнает, что никого нет, да вдобавок второй юнкер ему говорит, что нам нужен был не он, а Сальцевич. Воображаю, как он обозлился! Наверное, сразу понял, что мы издевались над ним. Так ему и нужно. Удивительно, как у меня это вышло, без всякого умысла. Я ему отомстила за то, что он начал козни против нас и «сажал в галошу». Никогда не забуду тот вечер на Яблуновском, когда мы по его милости оказались обманутыми и он один был у нас, как бельмо в глазу. Это он мстил за мое равноду­шие, за то, что я его раньше «сажала в галошу». И вообще он не может перенести, что мы познакомимся еще с каким-то юнкером. 

Удивительно, какая я непостоянная! От прежнего чувства к Володе не осталось и следа. Теперь смешно и досадно, как я могла так заблуждаться. Думаю, и тогда мне только хоте­лось удовлетворить свое самолюбие и испытать силу воли. Пока довольно об этом! 

Узнала страшную новость — Коля Чулов умер! Оказывает­ся, еще 29 октября. Произошли ужасные события в училище, и он погиб. Как сейчас его вижу живого... Оказывается, я в это время была с Таней и Аней в кинематографе. Как страшно! Мы смотрели кино, смеялись, строили планы, а он в это время умирал... Завтра же в церкви и поставлю свечку за упокой его души.

Вновь вклеена страничка.

Как сухо и просто написала о смерти Коли Чулова, словно это сводка с фронта! Не стало насмешника Коли, очень рани­мого, которому не везло с барышнями, постоянного члена на­шей вокзальной шатии, а для него в моем дневнике нашлось лишь несколько слов... В городе узнали о неудачном юнкерском восстании, как и я, на следующий день, ходили смотреть на развалины Владимирского училища. Страшные, закопченные руины, а в моих мыслях не было места о том, что там погиб весельчак и балагур Коля Чулов. Какими они были, его последние минуты? Кого вспоминал он перед смертью: гордячку Олю, недотрогу Аню или, может, маму? 

Многие люди, с которыми меня свела жизнь, умерли не своей смертью. А с чьим именем буду умирать я, если в скором вре­мени придется?..

Зоряна закрыла дневник. Позднее раскаяние за сухие строч­ки. .. Дневник начал раздражать ее скудостью и нищетой мыс­лей. Неужели, когда все переворачивалось с ног на голову и ле­тело кувырком, Женя была такой пустой и ветреной, в голове одни кавалеры и вечеринки? Даже для смерти друга, имя ко­торого встречалось почти на каждой странице дневника, не нашлось слов, только констатация факта... 

«Молодость жестока в своей слепоте, которая проходит вместе с молодостью... Не помню, кто сказал, — подумала Зоряна. — Она упомянула восстание юнкеров в Петрограде, в котором погиб Коля Чулов и которое произошло буквально через несколько дней после Октябрьского переворота. А ведь в учебниках истории об этом ничего не сказано». 

Зоряна встала и подошла к книжному шкафу. Здесь была библиотека, собранная отцом. Вооружившись справочниками и энциклопедиями, она так увлеклась, что, если бы не заблаго­временно поставленный будильник, опоздала бы на свидание. 

Быстренько собравшись, заглянула в зеркало: черная про­свечивающая блузка, розовые в обтяжку бриджи, красные «шпильки». Чего-то не хватало. Нужен был последний штрих, подчеркивающий индивидуальность. На глаза попались крас­ные бусы-закладка. Достала, примерила и осталась довольная. 

«Никто не знает, что они с кладбища. Зато как идут мне!» — подумала она и, бросив последний взгляд в зеркало, вышла из дому. 

Опоздав на положенные десять минут, Зоряна издали увидела Илью, стоящего на платформе и нетерпеливо посматриваю­щего на часы. Медленно направилась к нему. Он мельком взглянул и отвернулся. 

«Неужели все так плохо?» — в панике подумала Зоряна, остановившись в двух шагах. Встретилась с молодым челове­ком взглядом и увидела, как зрачки у него расширились от удивления. 

— Зоряна, ты? — спросил пораженный Илья. Он что-то мямлил о погоде и прочей ерунде, не сводя глаз с ее прически. Зоряна расстроилась. 

«На его месте я бы просто спросила, все ли в порядке у меня с головой», — подумала она. 

Наконец вопрос прозвучал, но какой-то вялый, неловкий. 

— Тебе что, моя прическа не нравится? — сразу бросилась в атаку Зоряна. 

— Да нет... Вполне современная стрижка. Тебе идет ... — Но дальше не удержался и все испортил: — А с длинными волосами было гораздо лучше. 

— Мешали они, слишком много шампуня уходило! — со злостью в голосе заявила Зоряна, и Илья благоразумно пере­вел разговор на другое. 

Весь в мигающих огнях, грохоте музыки зал был полон мо­лодежи. Все столики были заняты. Оглушительная музыка ис­ключала беседу, притягивала, даря полный «драйв». Диджей Клиника, худощавый парнишка в оранжевой майке, дергался за пультом, словно через него пропускали триста восемьдесят вольт, и хрипел какие-то пошлости. Музыка была сплошной «банзай», и Зоряна очертя голову окунулась в веселье! В танце она отрешалась от мира, словно впадая в экстатическое состо­яние, в котором, не замечая никого и ничего вокруг, сливалась в единое целое с музыкой. Она знала, что привлекает внимание окружающих, и гордилась этим. Зоряне часто делали компли­менты, говорили, что она очень пластична, и девушка отшучи­валась, ссылаясь на увлечение художественной гимнастикой.

Зазвучала любимая композиция «Armin Van Buren», и она словно окунулась в другой мир. Вернул ее пробившийся сквозь грохот музыки голос Альки, подружки. 

— Зоряна, привет! — крикнула Аля, дергаясь в такт музы­ке. — Ты обалдела?! Что ты сделала с головой?! Я тебя еле узнала! 

Зоряна не ответила, лишь загадочно улыбалась, а на душе скребли кошки. Она не нашлась, что сказать, чтобы не стать посмешищем в глазах других. Настроение испортилось, музы­ка перестала завораживать, но Аля пришла на помощь, потянув к себе за столик, чтобы продемонстрировать кавалера в дорогом темном костюме в полоску. Мужчина явно давно перешагнул сорокалетний рубеж, у него были седые виски и вальяжная внешность. Он представился Петром Андреевичем, Алька зва­ла его Питом. Ему было явно не по себе, но он не сдавался, сыпал анекдотами, не всегда смешными, чаще сальными, и заказывал дорогую текилу. Мексиканская водка вскоре оказала свое чудесное действие. Компанией овладело веселье, и молодые люди снова ринулись на танцплощадку, прихватив с собой Пет­ра Андреевича. Цветные блики метались по танцующим, и Зо­ряну вновь унес низвергающийся водопад музыки.