Олег Маловичко - Исход

— Але, гараж, не спим! — щелкнула пальцами перед его носом. — Согласен, нет?

— Прости, я не слушал.

— Ты тормоз.

— Я тормоз.

— Я хочу выпить за нас. Скажешь, тупо? Банально? Мы ни разу за это не пили. Мы вообще пили один раз, у реки, глинтвейн. Но тогда не было нас. А теперь есть.

— Тогда за нас.

— За нас.

Она выпила и подала фляжку ему. Он допил до конца, а Света забрала фляжку и бросила в лес, как могла далеко.

— Ты что делаешь? Фляжка-то хорошая!

— А она тебе не нужна. Все, ты бросил! — Света обвила руками шею Антона.

— Да?

— Да. Заставлю. Я ж с Востока, деспотизм в крови.

Они смеялись, он обнял ее и не хотел отпускать. Сам не хотел пить. Хотел долго жить, чтобы быть с ней, хотел детей, здоровых.

— Я боюсь.

— Чего? — Провел ладонью по щеке девушки, она отзывчиво склонила голову.

— Что дальше.

— Найдем дом. Станем жить. Родишь пацана.

Землю тряхнуло.

— Что это? — спросила Света.

— Не знаю. Похоже на толчок подземный.

— Землетрясение?

— Здесь не бывает.

— Вчера тоже было, помнишь?

Тряхнуло еще раз.

Будь дырка пошире, Голупа бы ее трахнул. Не удержался бы. Она его заводила. Гладкая, правильная, ложащаяся в ладонь, будто выросла оттуда. Тактическая прецизионная винтовка «Юник Эльпайн». Нарыл в багажнике джипа московского крутыша. Остановили на подъезде к Яшину. Его мочили в кювете, орал, как… кхм, резаный, а Голупа, не любивший смерти, рылся в его вещах. Когда нашел винтовку в серебристом прорезиненном чехле, сердце обмерло. Любовь с первого взгляда. Взаимная, иначе бы Голупа не попадал в рубль с двадцати метров. Она была хорошо пристреляна, и он никогда не мазал. Он был лучшим стрелком в отряде, после Маши.

При воспоминании покраснел. После того случая его за глаза дразнили Жопорезом. Обидно, он ведь и трахать ее не хотел, даже согласись она, у него б не встал, он себя знал. Эту и многие другие глупости в своей жизни он сделал, чтобы добиться одобрения. И Пашке Головину прислуживал, чтобы тот похвалил.

Голупе мнилось, что наступит день, когда он совершит что-то важное и значительное, и тогда его признают. Будут смотреть с уважением и завистью, а Паша Головин похлопает по плечу, скажет, что непонятно, уцелел бы отряд без него. Голупа с торжеством посмотрит на белобрысую сучку, а она растеряется, а позже, когда будут ужинать за одним столом, вполголоса извинится, приблизив губы к его уху.

Голупе нравилось мечтать. Он перестал следить за дорогой, конь шел сам. Голупа нарочно напросился на задание — идти впереди отряда — и настоял, чтобы самому, без напарника. С тем пришлось бы болтать и помечтать не получилось бы.

Нужно было пересечь лес, выбраться на дорогу и доехать до Выськова. Он опережал отряд на час. Голупа перебросил винтовку с плеча, и она висела поперек груди, так ее можно было видеть и трогать.

Скоро выпадет и мне шанс, думал Голупа, слегка качаясь в седле в такт ходу гнедого Шамиля. Может, выеду на холм, и там он. Может, закрою глаза, а когда открою — увижу внизу, на дороге, брошенный армейский грузовик, набитый ракетами «земля-земля». Тогда мы с Пашей короли.

Голупа, наплевав, что был дозорным двигавшегося по пятам отряда, закрыл глаза и не открывал их, пока Шамиль не забрался на холм и не остановился. Голупа так убедительно нарисовал в воображении грузовик — темно-зеленый, с выцветшим ребристым тентом, дверь со стороны водителя открыта и свисает рука — что удивился бы, если б его на дороге не оказалось.

Он должен быть там. Он есть.

Голупа распахнул глаза. Не было грузовика.

Был шанс.

По дороге, в километре от Голупы, шли двое. Лицами к нему. Голупе везло — увлечены были разговором, вперед не смотрели. Он повернул Шамиля назад, вниз с холма, торопливо спешился, небрежно привязал коня к рябине, и, пригнувшись и отклячив зад, забрался на холм. Лег грудью на землю, приложил к плечу приклад, нашел путников прицелом, повел мушкой по дороге.

Опять повезло: путники, мужчина и девушка, остановились против него, на линии прицела, даже не пришлось сдвигаться. Их разделяла сотня метров. Голупа с такого расстояния в карту попадал.

Он погладил винтовку, едва касаясь. Ну, милая, не подведи. Он впервые стрелял из нее в человека. Выровнял дыхание. Расслабился. Успокоился. Сейчас была цель, была винтовка, и был он, а больше в мире не было ничего.

Решил стрелять в голову. И только тогда рассмотрел его лицо и понял, как ему на самом деле повезло. Мысленный пунктир траектории шел от Голупы к Антону Кошелеву, цели их атаки.

Девушка бросила в сторону фляжку, из которой только что пили по очереди.

Голупа положил палец на спусковой крючок. Медленно и плавно. Может, двоих сразу? Нет, не успеть, нужен Антон.

Набрал в легкие воздуха. Погнаться за девкой потом? Нет, голова дороже, не дай бог, украдут победу.

Выдохнул.

И нажал на спуск.

Сергей заночевал в лесу, не дойдя до Места. Перед тем как залезть в спальник, закрыл глаза, простер в стороны руки и стал слушать лес. Здесь не было врага, ни человека, ни зверя.

Наитие было слабым, похожим на сквозняк по ногам, когда кто-то открывает окно в соседней комнате, но Сергей развивал это чувство, зная: со временем оно станет главным. Наитие — утраченная, отмершая связь с природой, понимал Сергей, но ее можно восстановить.

Проспал всего четыре часа, но почувствовал себя отдохнувшим.

Когда проснулся, шел снег, первый в этой эпохе. Он был мелкий и твердый, похожий на соль.

Сергей вышел на дорогу. Ветер гонял крупинки снега по асфальту, и они цеплялись за жухлую, сухую траву обочин. Был мороз, его свежесть пахла разлитой водкой.

Сергей шел по асфальту и ощущал радостное воодушевление. Сердце колотилось громче, сильнее. Так было каждый раз, а потом наступало откровение, и он ничего не помнил, просыпался со Словом в голове.

Землю стало трясти. Он уловил ритм, похожий на приближающийся и нарастающий барабанный бой, только били в небесные сферы.

Он пошел быстрее. Блекло-багровой полосой высветилась заря.

Скоро лес вдоль дороги исчезнет, и он выйдет на открытое пространство, и там будет Волга, и мост из стали, и исполинская тарелка по другую сторону дороги.

Сергей закрыл глаза и пошел вслепую.

Крючков стоял меж деревьев в лесу, который редел, подходя к дороге. Он лепил голема. Их сходство бросалось в глаза, и кожа их была бледной, и светилась в отступающей ночи. Крючков исторгал из себя куски плоти и бросал на голема, как скульптор глину, и так же приминал и расправлял плоть пальцами на бледном снеговике.