Андрей Дашков - Плод воображения

Резко обернулся, одновременно протянув руку к пистолету, но прикосновение чего-то прохладного и очень острого к горлу убедило его в том, что лучше не дергаться. Скосив глаза, он увидел две изящные загорелые руки — одна держала опасную бритву, другая — гусиное перо. Молодой веселый голос спросил из-за спины:

— Чем ты тут занимаешься, поганец?

На это у Шварца не нашлось вразумительного ответа. Что-то подсказывало ему, что говорить правду равносильно самоубийству. В то же время он понимал, что и молчание не идет ему на пользу. Его мысли лихорадочно метались. Он гадал, кем мог быть обладатель гнусавого выговора и бритвы. В конце концов Шварц предварительно ознакомился с более чем подробными досье на участников проекта. Из всей компании по возрасту подходили успешный сочинитель триллеров и несостоявшийся святой отец. В том, что и первый и второй способны пустить в ход бритву, Шварц не сомневался. Раньше, вероятно, усомнился бы, а теперь, после Барского, — нет. Ну и что из этого следовало? Чем это ему поможет?

Перо пощекотало ему правое ухо. Шварц дернулся, что, судя по ощущениям, стоило ему небольшого пореза на горле — пока небольшого. Незнакомец доверительно зашептал в то самое ухо:

— Ты не первый, кто хотел меня отключить. Твой предшественник уже кормит червей в подвале. Его убил дядя. А ты убил дядю. Как всё складно получается, правда? И ничего не меняется, вот что радует. Всё тот же старый жестокий мир.

— Кто ты? — прошептал Шварц, стараясь не двигать кадыком.

— Я бы сказал, чертовски глупый вопрос. Не разочаровывай меня, крестный папочка. Ты не против, если я буду так тебя называть?

Еще бы он был против! Он был согласен на всё, что угодно, лишь бы выбраться отсюда живым. И надпись на перекрестке «сегодня один умрет» как-то не утешала. И не внушала доверия, хотя один уже умер. Да, лучше бы он повернул обратно, пока еще была такая возможность.

— Чего ты от меня хочешь?

— Ну и ну. Оказывается, это я хочу. Ты приходишь сюда со своими игрушками, пытаешь бедную больную женщину, убиваешь дядю… ох, я сейчас зарыдаю… Кстати, что за игрушки? Что-нибудь запрещенное?

— М-м-модули, — промычал Шварц.

— Какие модули? — терпеливо уточнил голос.

— Модули… свертывания.

— Наконец-то. Наконец-то, господа присяжные, мы услышали нечто членораздельное. И что же ты собирался свернуть, негодник? Или, может быть, кого?

— Программу, — выдохнул Шварц с отчетливым чувством, что это может стать последним произнесенным им словом.

— Ах, программу… Но, папочка, ты же прекрасно знаешь, что это не программа. Как ты это назвал — «катализатор»? Надо же такое ляпнуть… А о нас ты подумал?

— О ком… о вас?

— О несчастных крошках, живущих ближе к Ядру. Или тебе больше нравится формулировка «реальность второго уровня»? Я понимаю, сворачивать «уровни» как-то проще. Сделал — и забыл. Спишь спокойно, по ночам не мучают кошмары…

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Верю. Если бы ты понимал, тебя бы здесь не было.

Только лезвие бритвы удержало Шварца от того, чтобы энергично закивать. На миг почудилось: вот-вот ему предложат сделку. И он, конечно, согласится на любые условия. Что греха таить — ему было бы чертовски интересно узнать, чем всё закончится, если ничего не останавливать. Он почувствовал это еще раньше, после того, как застрелил Барского. У жизни появился незнакомый привкус. Не то чтобы приятный… но, например, экспедицию на Южный полюс тоже ведь не назовешь приятной. Шварц был не настолько самонадеян, чтобы думать, будто его детище вызовет такой себе маленький уютный конец света, который он сможет наблюдать из VIP-ложи. Но хотя бы что-то в этом роде. Не только знать, но и присутствовать — более чем сильное искушение для человека, давно растерявшего веру во что бы то ни было.

— Я сделаю всё, что вы скажете, — заверил он потенциального работодателя.

В ответ раздался тихий смешок, от которого его яйца превратились в кубики льда для коктейлей.

— Ну, ты уже постарался, — сказал голос. — Или ты не заметил?

— Если вы имеете в виду…

— Надоел ты мне, — не дал ему закончить голос.

И бритва.

Бидон он нашел. У воды был привкус металла и чего-то еще, о чем Параход предпочитал не задумываться, тем более что какая-то часть его сознания и так знала.

Вызовов от Елизаветы больше не поступало. Его это устраивало — пока. А как насчет той минуты, когда он почувствует нехватку кислорода? При этой мысли его желудок внезапно заледенел. Ситуация была кошмарная. Но в отличие от ночных кошмаров, в которых и с которыми он хорошо разбирался, ему не светило пробуждение в качестве награды за стойкость.

Теперь, когда он застыл в неподвижности, темнота, время и тишина (та еще троица!) взяли его в оборот. Если с тишиной он мог побороться, то от темноты и времени спасения не было. Тьма проникала в него отовсюду, он дышал ею, она назойливо вползала в уши, в поры тела, в карманы, под рубашку, в трусы — ему казалось, она постепенно до боли сжимает его яйца. Время сделалось чем-то вроде липкой грязи на кончиках пальцев — невозможно стряхнуть, и растягивающиеся нити тянутся к чему-то большему, бесформенному, терпеливому и неодолимому, как ветер. У него была целая куча времени — он не знал, куда его девать, на что потратить, кому скормить, в какую задницу засунуть, — и при этом он с ужасом понимал, что каждая секунда приближает его к мучительной смерти от удушья… и тогда оно, это клятое время, начинало бежать стремительно, укорачивая остаток его жизни. Можно было, конечно, задуматься о многих впустую растраченных часах, днях и годах, но это означало заниматься самоистязанием, а Параход не был склонен к мазохизму. Если ты не знаешь, куда себя девать, то никакое занятие, полезное и мудрое, не в состоянии заменить твою праздность, заполнить твою пустоту…

То ли паника была следствием хаоса в его мозгу, то ли хаос — следствием паники, во всяком случае, в какой-то момент его чуть не разорвало от простого вопроса: а с чего он взял, что он заперт? Может быть, он поверил на слово этой маленькой испуганной с-с-су… женщине? Даже не на слово; он поверил «звонку» из ниоткуда. Что, если на самом деле он разговаривал с самим собой? С гребаным «человеком играющим», который долго и успешно прикидывался частью его души… А может быть, он уже проверил поступившую информацию? Да, кажется, проверил. Или нет. Так проверил — или нет?

Вот что по-настоящему плохо: он ни в чем не был уверен. Реальность ускользала из-под ног, из рук, а также из памяти, вытесняемая темнотой и давлением сгустившегося времени. Он идиот. Он попался на самую старую удочку из тех, на которые ловятся бедняги, слышащие потусторонние голоса и видящие призраков. Его идиотизм заключался и в том, что он до сих пор сомневается, сидит и жует сопли вместо того, чтобы действовать.