Марина Дяченко - Армагед-дом

«Скорая» уехала. Андрей молча сел на край дивана, и так, без слов, прошло минут двадцать.

«Не сдержалась, – думала Лидка с отвращением. – Распустила себя. Стыдно. И жаль Андрюшку».

– Мам… Хорошо, я отпрошусь с консультации. Пойдем.

Все прошло как по маслу. Андрей держался, как молчаливый, не особенно любопытный, не особенно догадливый мальчик. Лидку это устраивало, она до последней секунды боялась неожиданностей.

Андрея внесли в «условленный» список категории «бэ». Номер пятнадцать тысяч сто двенадцать. Лидка успела подивиться, как вырос городской список, ведь собственный ее номер был две тысячи девять.

На «условленное время» уйдет часа полтора, думала она, невольно ежась. Много, очень много. Кого же они туда напихали? Как обычно, родственников, детей, внуков?

Тем более, решила она уже с ожесточением, если все продвигают в список своих родичей, почему она, профессор Сотова, не имеет на это права? Много ли времени займет внеочередная эвакуация одного Андрея?

Формальности закончились, Андрею вручили бирку. Он остался совершенно безучастным, сдержанно поблагодарил, как будто речь шла о почетной грамоте от какого-нибудь общества любителей кактусов…

Цепочка с биркой утонула под воротом рубашки. И Лидкина душа утонула где-то в животе, и чувство, испытываемое профессором Сотовой, только с большой натяжкой можно было назвать счастьем.

Не верю, думала Лидка, спускаясь по широченной лестнице.

Не верю, думала она, из прохладного помещения выходя на залитый солнцем двор.

Не верю, не верю…

Кружилась голова.

– Мам, ты себя опять плохо чувствуешь?

– Наоборот, я очень рада…

Андрей пожал плечами. Нашла, мол, повод для радости.

– Тебя проводить на работу?

– Что ты, Дрюшка, я совершенно здорова. Я сама доберусь.

– Тогда я побежал готовиться?

– Ты бы погулял, – сказала Лидка, поднимая лицо к солнцу. – Посмотри, какая погода…

– Хорошо, – согласился он с подозрительной покорностью. – Погуляю.

Она стояла, прислонившись к запыленному стволу липы, и смотрела, как он уходит. Как двигаются лопатки под тонкой летней рубашкой.

Сидит, стало быть, Господь наш на высокой горе, по правую руку от него Светлый советчик, а по левую – Темный… И двадцать лет Темный нашептывает Господу на левое ухо: посмотри, Отче, на двуногих тварей, что расплодились на Твоей тверди. Они презирают тебя и не исполняют твоих заповедей. Они не способны любить – себя любят и помет свой, а больше никого. Они развратны, низменны душой, они несчастны; сотри их с лица земли!

И двадцать лет слушает его Господь, и наконец заканчивается его терпение. И шлет он на землю огонь, смертоносный смрад и морских чудовищ.

И тогда размыкает уста Светлый советчик. Пощади их, Господи, говорит Светлый. Посмотри, как они напуганы, как смотрят на Тебя и молят о пощаде, послушай, они клянутся почитать Тебя и открыть свое сердце для любви!

И Господь не выдерживает снова, сердце Его смягчается, и он посылает нам Ворота, чтобы мы вошли в них и убереглись от напастей.

Но теперь сердце его не смягчится.

Отступил от него Светлый советчик, разуверился и пал духом, тысячу лет глядя в пустые и уродливые души. Да люди вы разве, сказал Светлый, сотни раз я молил за вас Господа, а теперь не буду, потому что ничто не идет вам впрок. Так пропадайте же в серных котлах, в огненных пропастях, в море и в пламени!

И сидит Господь на горе, и у левого его уха примостился темный советчик, а у правого нет никого. Некому заступиться. Говорю вам, братья, готовьтесь к смерти, не будет вам Ворот!

Наступление нового, 21 года отметили бурно и нервно. Будто перейдена была незримая черта – опять, как в позапрошлом цикле, явились из ниоткуда толпы мрачных пророков. Предсказывали страшный, последний на земле апокалипсис, предсказывали конец света и гибель цивилизации. Церкви, полупустые в это время года, теперь ломились от прихожан. Каждый день возникали новые суеверия, никого на улице уже не удивляли толпы молодых людей в нечистых белых хламидах, недавно бывших льняными простынями. Самозваные босые проповедники советовали заботиться не о страховом полисе, а о душе; таковую заботу все понимали по-своему.

Одна Лидкина сотрудница уволилась с работы и ушла жить «на скит». Как выглядит «скит» и где он находится, Лидка не знала и не горела желанием узнать. Соседка по лестничной клетке вступила в очередную секту Любви, скоро одежда повисла на ней, как на вешалке, а глаза приобрели стеклянно-отрешенное выражение.

Особенно буйно психоз разгулялся среди молодежи – как обычно. Никто не хотел ни учиться, ни работать; наркокурьеров отлавливали десятками, но они возрождались сотнями, благо спрос на наркотики подскочил, как на пружине. Сделалось модным самоубийство; однажды трое парней, оставив прощальную записку, ушли в море на яхте и в сотне километров от берега пробили в лодке дно. Случай имел огласку: по примеру отчаянной троицы целые флотилии отправлялись далеко в штормящее море, и там юных смертников отлавливали патрульные катера. Кого-то отлавливали, а кого-то не успевали отловить, и через некоторое время волны прибивали к берегу лодки с аккуратно продырявленными днищами.

Дальфины не подходили близко к берегу, но и не уходили далеко. В хороший бинокль можно было разглядеть мелькающие над водой спины – почти каждый день, почти в любую погоду.

– Уже небось отложили свои «мины», – бормотал смотритель пирса, на минутку одолживший Лидке бинокль. – У-у, сволочи, так бы и пострелял всех… Яйца их клятые – глубинными бомбами…

И смотритель, и Лидка понимали, что разговоры о глубинных бомбах – не более чем треп. Дальфиньи яйца лежат на глубине, не доступной для современного оружия.

В обычных школах экзамены превратились в пустую формальность, один только лицей все еще ухитрялся держать марку. Директор и педагоги делали вид, будто ничего не происходит. Экзамены шли своим чередом.

Андрей сдал на все пятерки, если не считать математики, которую едва удалось вытянуть на четыре, но не Андрей был в этом виноват. Лидка прекрасно знала, что математичка считает выскочкой профессора Сотову и терпеть не может ее сына.

– Не обращай внимания, – сказала Лидка Андрею. – В медицинский институт математика – не профилирующий.

Сын молча согласился.

Выпускной бал обставили со всей возможной пышностью. На входе в школу – и у ворот, и на крыльце – дежурила специально нанятая на этот вечер охрана. Присутствие вооруженных людей было как нельзя кстати, потому что выпускной бал одновременно во всех школах города, одновременно для всей младшей группы – всегда маленький апокалипсис. Репетиция конца света.