Нил Шустерман - Обделённые душой

— Не вздумай. Очень полезно узнать мнение постороннего. Не так ли, Уил?

Уил отвечает не сразу.

— Мы можем многое узнать от посторонних, так же как и они могут многое почерпнуть от нас. И если древняя традиция способствует тому, чтобы твоя жизнь кончилась до времени, то зачем нужна такая традиция? — Он поворачивается к Леву, ещё раз делая его третейским судьёй: — Пум в резервации осталось маловато, Лев. Зато свиней, мустангов и овец — сколько угодно. Не вижу смысла в том, чтобы настаивать на органе от собственного духа-хранителя. Простая логика подсказывает: выбери другое животное. Разве не должен разум побеждать косность?

Лев понятия не имеет, что ответить. И тут он вдруг соображает, что, пожалуй, сможет выкрутиться из щекотливой ситуации.

— Нет, — говорит он. — В игре, основанной на чистом везении, всегда побеждает казино.

Мгновение молчания... а потом Уна вскидывает голову и заливается смехом:

— Ну, точно вам говорю — сова!

Точо сердито смотрит на Уила.

— Я хочу, чтобы ты сыграл мне завтра. Ты поможешь мне умереть спокойно и с достоинством. Своим отказом ты навлекаешь на меня позор. И ты позоришь себя тоже.

— Я буду играть тебе только для исцеления, дедушка, — говорит Уил. — После того, как ты получишь новое сердце.

Старик замолкает и лишь испепеляет внука взглядом, от его хорошего настроения и следа не осталось. Он отворачивается к окну, всем своим видом показывая, что визит окончен.

— В то время как ваша наука и экономика сосредоточилась на развитии технологии расплетения, наши учёные работали над методами пересадки органов от животных к человеку, — рассказывает Уил Леву по дороге домой. Уна на прощание поцеловала Уила с некоторой прохладцей в щёку и вернулась в мастерскую лютье. Уил подождал, пока она не скрылась из виду, и только потом достал гитару из-за камня. — Мы справились с проблемой отторжения органов и со многими другими трудностями, связанными с междувидовой пересадкой органов. Единственное, чего мы пока не можем пересаживать — это мозговую ткань животных. Животные думают не так, как мы, вот потому из этого ничего и не выходит.

— Но почему же вы не поделитесь этими знаниями с другими учёными? — спрашивает Лев.

Уил смотрит на него так, будто Лев только что дико сглупил. Может, так оно и есть.

— Мы поделились. Они не заинтересовались. Фактически, ваши учёные заклеймили наши методы как неэтичные, аморальные и вообще отвратительные.

Лев вынужден признать, что часть его сознания — та, что прониклась идеологией мира, где десятина и расплетение считались делом нормальным — согласна с этим мнением. Удивительно, как мораль, которая, как ему казалось, всегда чётко разграничивает чёрное и белое, подвержена влиянию того, что тебе внушают сызмала.

— Ну и вот, — продолжает Уил, — для того, чтобы эта технология работала, наши умники-законники изобрели целый свод законов, основанный на нашей традиционной системе верований. Когда Люди Удачи достигают определённого возраста, они отправляются в духовное искание и находят своего духа-хранителя. Он может быть чем угодно: птицей, насекомым, любым другим животным. Само собой, после того, как Совет принял законы в связи с трансплантацией органов, вряд ли стоит удивляться, как много детей с подачи своих родителей назвали своим духом-хранителем свинью!

До Лева не совсем доходит, так что Уил объясняет, что самым биологически близким человеку животным помимо приматов является свинья.

— Пумы — самый худший случай, — говорит он. — Вид редкий, малочисленный, физиология сильно отличается от человеческой; к тому же хищники не созданы для долгой жизни, как травоядные, поэтому их сердца быстро изнашиваются.

— А кто у тебя дух-хранитель? — спрашивает Лев.

Уил смеётся.

— Со мной вообще завал, если мне понадобится орган! Мой дух — ворон. — Он на мгновение замолкает. Погружается в себя. Таким он становится, когда играет. — Все называют мою музыку божественным даром, но рассматривают её как обязанность. Я, видите ли, навлекаю на себя позор, если не отношусь к своей игре так, как им хочется! — Он сплёвывает на придорожный камень. — Я бы никогда не согласился на человеческий орган, братишка... однако в твоём мире есть много чего такого, отчего бы я не отказался.

— Как, например, аплодирующая толпа?

Уил на секунду задумывается.

— Как, например... когда тебя оценивают по достоинству.

Уил понимает: он слишком многое открыл Леву. Всё должно быть наоборот: человек, спасающийся бегством от закона, должен открываться тем, кто его приютил, находя утешение в их доброте. Уил решает закрыть своё сердце на более надёжный замок.

На следующий день за завтраком Уил накладывает кашу себе и Леву, и в это время звонит отец. Ма поднимает трубку в кабинете, ожидая плохих известий, но внезапно ставит телефон на громкоговоритель — эту новость должны слышать все!

— Мы завалили пуму-самца через полчаса после начала охоты! — слышит Уил голос отца. — Пивани уже вынул сердце.

Облегчение прокатывается волной по всему дому. Даже Лева, встретившегося с дедушкой только один раз, охватывает радость.

— Уил, отправляйся к дедушке и расскажи ему, — велит ма. — Да поживей! Хоть и говорят, что дурная весть приходит быстрее доброй, на этот раз пусть всё будет наоборот.

Уил хватает гитару и спрашивает Лева, не хочет ли тот пойти с ним. Ради такого случая они даже съезжают вниз на подъёмнике, а не карабкаются по верёвочной лестнице.

— Ты такой упрямый, дедушка, но видишь — ты таки получишь сердце пумы! — говорит Уил, перебрасывая гитару со спины на перёд, готовый играть мелодии исцеления, даже не дожидаясь трансплантации.

— Упрямство — это наша фамильная черта, — сухо отвечает старик. Уил замечает, что дедушка смотрит на Лева — не потому, что хочет подарить мальчику своё внимание, а лишь затем, чтобы не встречаться глазами с внуком. Уил начинает что-то подозревать.

— Что-то не так, дедушка? Я думал, ты обрадуешься.

— И обрадовался бы, если бы сердце досталось мне.

— Что?!

Дедушка тычет пальцем в сторону группы посетителей, столпившейся около другой койки. Уил не обратил на них внимания, когда входил в палату — настолько он торопился сообщить деду прекрасную новость — но, по-видимому, Точо узнал обо всём ещё до прихода внука. Женщина на второй койке молода — ей около тридцати или чуть за тридцать. Родственники, собравшиеся около неё, похоже, веселы и счастливы, несмотря на то, что она в тяжёлом состоянии.

— Я отдаю сердце ей, — заявляет дед. — Я уже решил.