Александр Бородыня - Сияющий вакуум (сборник)

Почему, научившись писать, великий Каин не предал свой первый роман бумаге? Ответа два: конъюнктура, поглотившая писателя, либо он постеснялся. И возможен ответ третий: он начисто забыл свой первый роман».

Эрвин Каин лежал в своей теплой, чисто застеленной кроватке и думал о статье, которая когда-нибудь будет написана. Говорить он не умел, но думал с самого рождения. Думал потому, что все помнил и все понимал. Но великие мысли постоянно сбивались на бытовые:

«Почему она никогда не возьмет меня на руки? Почему она не кормит меня грудью? Я же маленький мальчик, младенец, она обязана кормить меня грудью! Может быть, у нее нет молока? Или, может быть, я укусил ее больно, когда она сделала попытку накормить меня грудью?»

Он хорошо помнил, как это произошло. Это произошло недели через две после его рождения здесь, в этой комнате. Мария разделась и залезла к нему в кроватку, а он, используя преимущества сосательного рефлекса, укусил ее за грудь. Потом он думал, что Мария представила его не младенцем, а взрослым мужчиной и хотела чего-то другого. Она все шептала:

— Денис! Ну очнись, Денис, посмотри на меня!

Эрвин Каин помнил, что он действительно раньше, в прошлой жизни, носил имя Денис и сперва работал психиатром, а потом долго лечился в сумасшедшем доме, после чего умер. Помнил, как на том свете он познакомился с самим собою — Эрвином Каином, уже прожившим свою творческую жизнь, и как родился снова Эрвином Каином-младенцем в самом начале творческого пути.

В романе, который он медленно воспроизводил в своей голове, романе автобиографическом, звучало это примерно так: «Меня будто сбросили с бешено вращающегося круга, и центробежная сила пустила мое тело по касательной к сверкающему голубому шару Земли. Я не сразу понял, что это Земля и что мне опять предстоит родиться на ней. Но когда я увидел сверху в густой черноте ночи миллиарды копошащихся в постелях совокупляющихся пар, похожих на белых тараканов, я догадался, что происходит!..»

Настенные часы пробили один раз. В комнату вошла Мария. Она подняла штору, поправила на Денисе Александровиче одеяло, горестно вздохнула и вышла. Она уже потеряла всякую надежду иметь нормального мужа. Забирая Дениса Александровича из больницы под расписку, Мария была предупреждена, что больной в тяжелом состоянии.

— Он считает, что находится на том свете, — объяснил врач, — и к любому человеку обращается с глубоким уважением, внимательно слушает его, выполняет любые просьбы. Ненормальность в том, что он неизменно обращается к этому любому человеку как к некоему мифическому человеку с ружьем, автору многих книг Эрвину Каину.

Марию такое положение вполне устраивало. Хоть сумасшедший мужик, да угодливый. Но сразу по приезде домой Денис Александрович впал в детство, чем ввел Марию в отчаяние. Она пыталась расшевелить его сексом, но он только злобно укусил ее за грудь. Она пыталась соблазнить его вином и шашлыками, но он соглашался только на манную кашу. Вино из детского рожка он пил, но после этого становился буен и громко плакал. Более всего Марию бесило то, что новоиспеченный младенец пунктуально, шесть раз в день, мочился в постель. Она брала его за руку, вела в туалет и там ласково уговаривала:

— Пис-пис-пис, маленький!.. Пис-пис-пис, хорошенький!.. — иногда достигая необходимого эффекта.

Солнце, прорвавшись в комнату широкой желтой волной, окатило кроватку. В лучах его было тепло и ярко. Эрвин Каин, прищуриваясь, приоткрыл глаза.

«Работать нужно, нужно работать! — подумал он, слыша, как гремит на кухне Мария. — Через полчаса она опять будет кормить меня этой отвратительной манной кашей! Как все-таки трудно иметь знание о том, что манная каша отвратительная! Мне нужно хотя бы довоссоздать главу».

«Сброшенный с круга вечности герой выбрал свою мать! Почему я отождествляю себя с героем?» — с ужасом зафиксировал тренированный мозг бывшего психиатра. Но он не смог не продолжать. Завертелись, пронеслись стены, замелькали раскачивающиеся квадраты окон. Люди в белых халатах и белых шапочках. Ласковые руки матери. Марии… («Какая все-таки гадость, что она не хочет кормить меня грудью»). Его заставили в чем-то расписаться! («Ну как младенец может в чем-то расписаться?») А может быть, расписывался он еще там, на том свете, отправляясь в очередной путь, и воспоминания поменялись местами?

Героя везли домой, как и всех новорожденных, на такси. Его посадили рядом с шофером, и, удобно вытянув ноги, он имел полную возможность радостно гугукать!

«Какая все-таки у меня дурная мать! Почему она не любит носить меня на руках? Прижимать к себе мое нежное детское тельце! Она просто обязана это любить, а она… Приходила же она ко мне когда-то со мной на руках? Приходила!.. А теперь не хочет больше приходить!»

В комнату вошла Мария. Она поставила на стол тарелку с протертым супом.

— Денис Александрович, миленький, вставай-ка! Обед я тебе, гаду, сварила!.. — Когда он в ответ радостно запищал, она сорвалась на крик: — Вставай, а то я тебе этой тарелкой череп проломлю!

«Почему она путает? Почему она путает и называет меня не так? Да, я когда-то был этим Денисом Александровичем. — Он с хлюпаньем всосал густую теплую жидкость с ложки. — Но теперь-то я младенец. Я народившийся Эрвин Каин! Мне предстоит написать «Там», потом «Здесь», а потом мне дадут ружье и я буду стрелять зайцев и изюбров на том свете!» После обеда Мария вынесла его на балкон и, укрыв пледом, устроила в кресле. Было тепло, свежий воздух приятно щекотал ноздри. Раздражал только белый солнечный свет, от которого приходилось щуриться.

«Я сочиняю сейчас роман-откровение! И оно будет уничтожено во мне, это откровение. Я потеряю память. Неужели я, великий Эрвин Каин, не смогу ничего предпринять, не смогу предотвратить эту потерю?!»

В этот вечер Мария устраивала его спать необычно ласково. Подоткнула под ножки одеяльце, погладила по головке. А через полчаса сквозь сон Эрвин Каин услышал тихий стук в дверь. Потом шаги, потом звон бокалов, потом негромкие голоса. Мария принимала любовника.

«Мне нет дела до забав матери! — думал Эрвин Каин. — Я должен найти решение, как донести содержание романа до человечества. Два моих будущих романа и даже небесные записки ничего не значат в сравнение с ним! Они лишь жалкие осколки истины!»

В соседней комнате разговор сделался живее. Обсуждали какие-то патологии. Судя по сленгу, любовником Марии был новый психиатр из того самого отделения, где он лежал в прошлой жизни. Они даже смеялись. Булькало вино. Эрвин Каин сполз с постели (как все же тяжело бытие младенца). Опустился на четвереньки, подполз к двери, пихнул ее всем телом.