Рэй Брэдбери - Летнее утро, летняя ночь

— Я тронут. Глубоко тронут. Ты хочешь, чтобы я с тобой поиграл, и даже готова оплатить мое время. Честно скажу, Маргарет, пристыдила ты старика отца. Мало я с тобой занимаюсь. А знаешь что, после обеда сразу и отправимся — послушаю, так и быть, твою крикунью и денег за это не возьму.

— Честно? Ты правда пойдешь?

— Так точно, мэм, сказано — сделано, — подтвердил папа. — Но и с тебя возьму обещание.

— Какое?

— Если хочешь, чтобы мы пошли вместе, ты должна как следует покушать.

— Обещаю. — Пришлось согласиться.

— Договорились.

Тут вошла мама, села за стол, и мы с ней тоже принялись за еду.

— Не торопись! — одернула мама.

Я чуть помедлила, а потом снова начала давиться.

— Ты слышала, что сказала мама? — спросил папа.

— Там женщина кричит, — не выдержала я. — Давай скорее!

— Лично я, — начал папа, — намереваюсь пообедать в тишине и покое, чтобы как следует распробовать бифштекс, картофель, непременно салат и мороженое, а под конец, с твоего позволения, бокал кофе глясе. Это займет никак не менее часа. И заруби себе на носу, юная леди: если за обедом будет сказано еще хоть слово про эту крикунью, я вообще не сдвинусь с места ради удовольствия послушать ее концерт.

— Да, сэр.

— Ты все поняла?

— Да, сэр…

Обед растянулся на века. Все двигались еле-еле, как в замедленном кино. Мама медленно вставала и медленно садилась; вилки, ложки и ножи плавали медленно. Даже мухи летали медленно. Папа еле жевал. Все застопорилось. Мне так и хотелось заорать: «Скорее! Ну пожалуйста, поторопись, вставай, быстро собирайся, бежим, бежим!»

Но нет, я сидела смирно, и, пока мы ели — в час по чайной ложке, — где-то в отдалении (у меня в ушах не смолкал этот крик: А-а-а-а) кричала женщина, брошенная всеми, а люди спокойно обедали, в небе светило солнышко, и на пустыре не было ни души.

— Ну, вот и все. — Наконец-то папа насытился.

— Можно, я теперь покажу, где кричит эта женщина? — спрашиваю.

— Мне добавку кофе глясе, — попросил папа.

— К слову, о тех, кто кричит, — вмешалась мама. — Вчера вечером у Чарли Несбитта и его жены Хелен был очередной скандал.

— Тоже мне, новость! — сказал папа. — У них что ни день — скандалы.

— Я считаю, у Чарли скверный характер, — сказала мама. — Да и жена не подарок.

— Ну, не знаю, — протянул папа. — Мне кажется, она вполне ничего.

— Не тебе судить. Ведь ты едва на ней не женился.

— Опять ты за свое? — не выдержал папа. — Всего-то и были помолвлены полтора месяца.

— Слава богу, хватило ума разорвать помолвку.

— Ты же знаешь Хелен. Она всегда была склонна к театральным эффектам. Надумала, чтобы ее заперли в сундуке и сдали в багаж. У меня прямо волосы дыбом встали. На том все и кончилось. А вообще она славная была. Милая, добрая.

— Ну и чего она добилась? Вышла замуж за такое чудовище.

— Пап! — встряла я.

— Что правда, то правда. Нрав у Чарли крутой, — продолжал папа. — Помнишь, Хелен играла главную роль в школьном выпускном спектакле? Хороша была, как картинка. И даже сама пару песен для этого спектакля сочинила. В то лето она и мне посвятила песню.

— Ха! — фыркнула мама.

— Не смейся. Песня была хорошая.

— Ты мне никогда не рассказывал.

— Это было только между нами. Как же там пелось?

— Пап! — сказала я.

— Отправляйся-ка ты с дочкой на пустырь, пока до греха не дошло, — сказала мама. — А уж потом споешь мне эту дивную песню.

— Ладно, будем собираться, — сказал папа, и я потащила его на улицу.

В такую жару на пустырь никто не выходил, и только зеленые, коричневые и бесцветные осколки бутылочного стекла пускали солнечных зайчиков.

— Показывай, где твоя крикунья, — засмеялся папа.

— Лопаты забыли, — спохватилась я.

— Успеется. Для начала послушаем сольный концерт, — сказал папа.

Подвела я его к тому самому месту.

— Вот здесь, — говорю, — слушай.

Стали мы прислушиваться.

— Ничего не слышу, хоть убей, — сказал папа.

— Шшш! — говорю ему. — Надо подождать.

Подождали.

— Эй, вы! Кто кричал? — Я уже и сама стала кричать.

Мы слышали, как светит солнце. Слышали, как ветер шевелит листву — вообще неслышно. Потом автобус проехал.

И больше ничего.

— Маргарет, — сказал папа, — советую тебе вернуться домой, лечь в постель и обвязать голову мокрым полотенцем.

— Но она была здесь, — не вытерпела я. — Вот именно на этом месте я ее слышала! Она прямо выла, выла, выла. Смотри, тут даже земля вскопана.

Я нагнулась — и во все горло:

— Эй, вы, там, внизу!

— Маргарет, — остановил меня папа, — вчера мистер Келли выкопал здесь большую яму, чтобы сбрасывать туда мусор и всякий хлам.

— А ночью, — объясняю ему, — кто-то другой этим воспользовался и сбросил туда женщину. А сверху забросал землей, как будто так и было.

— Пойду-ка я домой приму холодный душ, — решил папа.

— А как же твое обещание?

— На таком солнцепеке работать вредно, — отговорился папа. — Жарища-то какая.

И ушел домой. Мне было слышно, как хлопнула дверь черного хода.

Я даже ногами затопала.

— Вот черт! — вырвалось у меня.

И тут снова раздался крик.

Она кричала и кричала. Может, она была связана по рукам и ногам и не сумела высвободиться, а теперь собралась с силами и опять стала звать на помощь, а что я могла сделать в одиночку?

Солнце палит, а я стою на пустыре и чуть не плачу. Потом все-таки помчалась к дому и забарабанила в дверь.

— Папа, она снова кричит!

— Конечно, конечно, — сказал папа. — Пойдем-ка. — И стал подталкивать меня наверх. — Вот так-то лучше. — Заставил меня лечь в постель и положил мне на лоб полотенце, смоченное холодной водой. — Тебе надо отдохнуть.

Тут я разревелась.

— Пап, она же умрет, и мы будем виноваты. Ее закопали живьем, как в рассказе Эдгара По. Только представь, какой это ужас: ты кричишь, а людям и дела нет.

— На улицу сегодня ни ногой, — папа опасался за мое здоровье. — До вечера полежишь в постели. — С этими словами он вышел из моей спальни и запер меня на ключ.

Из гостиной доносился их с мамой разговор. Слезы у меня скоро высохли. Выбралась я из постели и на цыпочках подкралась к окну. Моя комната — на втором этаже. Высоковато. Пришлось сдернуть с кровати простыню, привязать за один угол к ножке кровати и свесить из окна. Потом я влезла на подоконник и благополучно съехала по этой простыне на землю.

Добежала я тайком до сарая, прихватила пару лопат и понеслась на пустырь. А духотища жуткая, как никогда. Стала я копать: копаю-копаю, а голос из-под земли все не смолкает…