Яна Дубинянская - H2O

И вдруг щелкнуло, прервало гудки тишиной, из которой поднялось, будто с глубины, надтреснутое, еле слышное:

— Да?..

— Алло! — беззвучно закричала Анна. — Вы меня слышите?! Это…

— Дайте знать полковнику, — выговорил голос чуть погромче шепота, ничего общего с дикторским баритоном, — пускай за мной при…

Она отчаянно выругалась в замолчавшую трубку. Этого и следовало ожидать, они всегда обманывали, всегда оказывались рассыпанными и бессильными в тот единственный момент, когда могли быть по-настоящему нужны. Никогда нам не удавалось использовать их, наш сомнительный резерв и ресурс, наше предательство и проклятие. Наверное, оно и правильно. Придется самой, только самой, иначе никак.

Когда Анна вернулась в беседку, они еще говорили. На затянувшейся коде заканчивали ритуальный танец.

— …банальным шантажом. Вы должны отдавать себе отчет, Макс, что договоренности, добытые таким путем, обычно нарушаются, и очень скоро.

— Пускай это останется нашей заботой, Виктор. На данный конкретный момент я не требую гарантий вашей честности, мне нужно ваше принципиальное согласие. И у вас осталось меньше двух минут.

— Допустим, я даю принципиальное согласие. Что дальше?

— Формулировка «допустим» нас не устраивает.

И возникла пауза, такая искусственная, кульминационная, последняя. Шевельнулся, словно активизированный скрытым пультом, квадратный помощник термоядерного начальника, телохранитель, исполнитель. Он, видимо, и сделает после паузы что-то непоправимое. Или, наоборот, не сделает ничего — с тем, чтобы непоправимое произошло.

А мы?!

Оно еще стучало в висках, бессильное, как невозможность вспрыгнуть на проходящий мимо поезд — на-до-что-то — когда шелестнули в темноте легкие шаги, и Анна одна обернулась на этот едва уловимый звук.

Прозвенел неуверенный голосок:

— Папа?..

И вдруг, синхронно этому голосу, в унисон с ним, по его команде — обрушилась темнота. Внезапная, абсолютная, поглотившая враз три негромких мужских вскрика.

Погасли огни на побережье. Все до единого, вместе со своими серебристыми дорожками на черной морской спине.

И море закричало.

Первая мысль была: нас предупреждали, предупреждали, предупреждали…

Потом мыслей не осталось вовсе.

Море надрывалось криком, и в этот вопль змеистой трещиной вкраплялся звон. Все побережье лопалось и трескалось, звенело и дребезжало бьющимся стеклом. Стекло всегда бьется. Каким бы прочным оно ни казалось.

Темнота перестала быть абсолютной — ровно настолько, чтобы обозначить разницу между широко раскрытыми глазами и плотно зажмуренными. На черном фоне образовался силуэт парапета и сосен: парапет казался нечетким, словно колебался в расфокусе, а сосны вибрировали, как если бы решились, наконец, на полет. Кажется, Анна была здесь уже одна, остальные, наверное, бежали, оборвав бессмысленную цепь своих циничных торгов. Бежали, надеясь спастись — но ведь не спасется никто. Никто и нигде. И уже все равно. Схватилась за парапет, и он оказался неожиданно твердым и настоящим под сведенными пальцами.

Черная поверхность моря ходила ходуном под черным небом, словно перекатывались мускулы на просыпающейся спине. То там, то тут вода внезапно вспучивалась, из глубины вырывались фонтаны, взлетая узкими струями на десятки метров в высоту, а вокруг расходились концентрические круги, похожие на лунные кратеры. Море чуть притихло, теперь оно стонало и лишь оглушительно вскрикивало с каждым глубинным взрывом. Прижавшись к парапету, Анна беззвучно вздрагивала, прикованная взглядом к черному с тусклым серебром, мятущемуся, гипнотизирующему…

На лицо обрушились ливнем обжигающе-ледяные капли, и она отпрянула, отпустив, наконец, парапет. Прямо под ногами извивалась и корчилась, сжимая и разжимая тонкие пальцы, белая женская рука с фосфоресцирующими глазами вместо ногтей. Рядом оплывала в разбитой грязи медуза, копошилась какая-то светящаяся мелочь вроде креветок, — и рука хищно потянулась туда, подвигаясь на согнутых фалангах… Обмирая от отвращения, Анна схватила ее за большой палец, мокрый и шершавый на ощупь, как рыбья чешуя, и с размаху перебросила через парапет.

Это судорожное движение оборвало наваждение-гипноз, сняло ступор. Анна вскочила, огляделась по сторонам. Наклонные сосны уже не дрожали, как ракеты перед стартом, а раскачивались гигантскими метрономами, вырывая из земли узловатые корни. Из-под обнажившегося корня откололся кусок скалы и обрушился в море, увлекая за собой камни и комья земли, а нацеленный в небо ствол повис над обрывом вопреки тяготению, продолжая раскачиваться с натужным скрипом.

Море сплошь покрылось набухающими пузырями, отростками фонтанов и оспинами кратеров. Они двигались хаотично, как молекулы, постепенно сплываясь в одну гигантскую бесформенную фигуру, дикую, сокрушительную — и вот она взметнулась ввысь оплывающим столбом, словно уродливая голова чудовища. Это вода, бурлило и стучало в голове, вода, просто вода, аш-два-о…

Внезапно все вокруг вспыхнуло иссиня-белым слепящим светом. Анна зажмурилась, и мир обратился в негатив: светлые силуэты сосен и скал на чуть более темном серо-сиреневом фоне, и скупыми лиловатыми линиями — гигантский столб воды, неподвижный, зависший на стоп-кадре. Море стояло вертикально, едва намеченное полупрозрачной штриховкой, его дикий крик растворился, ушел в ультразвук. А небо сияло запредельным сверканием, и вдруг разломилось трещиной, и снова рухнула тьма.

Под ногами поползла земля, Анна взмахнула руками, не удержала равновесия, упала навзничь. Беседка раскололась надвое, с оглушительным скрипом лопнул парапет, черный провал посередине рос на глазах, растушевываясь и размываясь в темени. Земля поднималась под углом, и Анна покатилась куда-то, уже не пытаясь встать, в лицо ткнулась мягкая весенняя грязь, и еще раз, и еще, — а в промежутках мелькали громадные звезды, они двоились и колебались сквозь толщу нависшей над миром аш-два-о.

И в момент, когда море должно было окончательно обрушиться вниз, прямо в глаза, не желающие больше закрываться и жмуриться, когда оно приблизилось вплотную к логическому финалу — раздавить, смести, уничтожить — Анна увидела Ильму. Девочка стояла на склоне между почти оторвавшимися от земли соснами, вся подавшись, как и они, вперед и вверх. Одетая во что-то летяще-легкое, с непокрытой голой головой и разведенными в стороны тонкими руками. Кажется, она кричала, или шептала, или пела. Вокруг ворочались гигантские стволы и змеились трещины по скале, а вода рушилась все стремительнее и неудержимей, уже дробясь брызгами в полете, и надо было подняться, добежать, успеть, спасти… почему-то это имело значение и смысл.