Александр Етоев - Нечертова дюжина (Сборник)

Валька Мухин повесил на плечо парашют, подхватил половинку швабры и подошел к краю. Когда он заглянул вниз, сердце его подпрыгнуло и по коже побежали мурашки.

Сделалось удивительно тихо. Не звенели солнечные лучи, остановилась речка, мальчишки на другом берегу стояли тихо, как столбики, и успокоились голоса птиц.

– Мухин, – раздался в тишине голос. Это снова был Борька. – Не передумал, Мухин?

Валька помотал головой.

– Молодец, Мухин, правильно. Яблоко хочешь?

Валька кивнул. Подкрепиться перед полетом не помешает. Он сбросил на настил парашют, взял Борькино яблоко и вцепился зубами в мякоть.

И тут проворная рука Борьки схватила деревяшку от швабры, дернула изо всех сил, потянула за собой стропы, и белая простыня парашюта сгинула за краем площадки.

Валька Мухин стоял с туго набитым ртом, в одной руке – пустота, в другой – половинка яблока. Он хотел разозлиться, но злость куда-то ушла. Даже обиды не было, и сделалось почему-то спокойно.

Он доел яблоко и начал спускаться с вышки.

А внизу он увидел маму. Она стояла на солнцепеке и плакала. Желтый отсвет сосны лежал на ее щеке, и такая она была молодая, добрая и красивая, что Валька Мухин не выдержал и заплакал тоже.

Чайки захлебывались от счастья.

По реке плыл теплоход.

Мы с Юркой сидели на теплой палубе и грелись на теплом солнышке.

Сухона – река медленная, и вода в ней медленная и тихая, и берега медленные и зеленые.

Теплоход был старенький и скрипучий, и назывался «Вологодский речник». Он гудел прокуренным басом, и маленькие коровы на берегу отвечали ему влюбленными голосами.

На пристани возле деревни Дно теплоход принял на борт местного жителя с багажом.

Местный житель был длинный парень в сандалетах на босу ногу и с улыбкой во все лицо. Багаж его состоял из красного потертого чемоданчика и розового поросенка в корзине.

Так он и поднялся на палубу: в одной руке – чемоданчик, в другой – корзина и поросенок.

Народ на палубе был в основном веселый. Скучных было не много – только семейство дачников, расположившееся на корме в тенечке.

Глава семейства молчал и всю дорогу читал газету. Угрюмая мамаша в панаме сторожила вещи и чемоданы. Посередке, между родителями и вещами, прятался мальчишка, их сын, в теплом не по сезону пальто и не по-летнему зимней шапке. Наверное, его провожали на Северный полюс.

Длинный парень присмотрелся к народу и выбрал меня и Юрку. Мы ему, должно быть, понравились.

– Толя, – сказал он, ставя возле нас корзину и чемодан.

Розовый поросенок в корзине посмотрел на нас маленькими глазами, хрюкнул и улыбнулся.

– Толя – это он, а я – Зуев Павел Степанович. – Парень подмигнул поросенку. – Вообще-то для знакомых я просто Паша.

Он протянул нам руку и по очереди пожал – сперва Юрику, потом мне.

– Он у вас что, ручной? – спросил Юрик про поросенка.

– Он у меня ученый. – Паша, Павел Степанович, отщелкнул на чемодане замок и достал бутылочку с молоком. – Я его в Тотьму везу, знакомому показать. В Тотьме у меня дядька, он на лето веранду сдает одному дрессировщику из Ленинграда. Я и думаю, может, моему Толику на артиста выучиться? Будет с гастролями по стране ездить, может, за границу когда отпустят. Ведь интересно – Америка, Африка, негры, американцы.

– Здорово, – сказал Юрка. – У нас негр в квартире через площадку живет. Он каждую зиму к себе в Африку ездит. Потому что здесь у нас ему холодно, а в Африке и зимой жарко.

– Ага, – сказал Паша, – к нам в деревню студенты на практику приезжали. Там тоже был один негр, Патрик. Мы его Петькой звали. Хороший был негр, веселый. На аккордеоне играл.

– В Африке поросята черненькие, – сказала девочка с синим бантом.

Она присела рядом с нами на корточки и почмокала поросенку губами.

– Глупости, – сказал Юрка. – Поросята везде одинаковые.

– Сам ты глупости, – ответила девочка и показала Юрке язык. Язык у девочки был розовый, как поросенок.

– Нюрка! – прилетел с кормы громкий голос. – Где тебя черти носят? Нам сходить, пристань уже.

– Пойду я, – вздохнула Нюрка. – Сходить мне, пристань уже.

– Славная у тебя свинка, – сказал мужчина в трениках и тельняшке. Он дымил беломором и улыбался. – Ты, главное, корми его правильно. Картофель, отрубя, молоко. Она у тебя хряк или мамка?

– Она у меня ученая, – с гордостью сказал Паша.

– Это как это? – спросил мужчина в тельняшке.

– Я ее в Тотьму везу, в Тотьме у меня дядька, а у дядьки дрессировщик из Ленинграда на веранде живет.

– А-а. – Мужчина выпустил хвостик дыма. – И по какой специальности она у тебя ученая?

– По арифметике, – сказал Паша. – По сложению и вычитанию.

– У нас на флоте, – сказал мужчина в тельняшке, – у боцмана Петухова был говорящий кот. Так он из «Мурки» знал полкуплета.

– Это что, – сказал древний дед, пристраиваясь к нашей компании с брезентовой раскладной скамеечкой, – вот у кума моего Митьки огурцы градом побило.

Скоро вокруг Паши и поросенка собралось почти все пассажирское население палубы. Говорили о погоде, об огурцах и о каком-то товарище Николюкине из райцентра.

Дядька в парусиновом пиджаке показывал фокус с картами – прятал в рукав туза, а вынимал девятку крестей.

Древний дед дремал на своей скамеечке.

День был длинный, медленный и веселый.

По реке плыл теплоход.

Днем был ветер, добрый и глуповатый – как папа, когда приходит домой с получки. Он играл с соседским бельем, чистил перышки воробьям и курам, а к вечеру улетел за речку и спрятался в дремучем лесу.

Потом наступила ночь, но я ее не видел, я спал.

А утром пришла весна.

Наш дом стоял на самом краю поселка, и весна пришла к нам в первую очередь.

Солнце перелезло забор и нагрело мерзлые стекла.

Кошка Дуся заерзала спросонья на подоконнике, и по комнате, как живая, запрыгала золотая пыль.

Я подскочил к окну и глазам своим не поверил: за окном было шумно и весело, от капели и весеннего воздуха.

На улице я увидел Пирата. Он стоял, раскрашенный ранним солнцем в какой-то немыслимый, нечеловечески пестрый цвет, и пил из блестящей лужи. Заметив в окне меня, он сделал мне хвостом «здрасьте». Потом обтер морду лапой и громко, по-собачьи, чихнул.

Я намазал два бутерброда и пошел смотреть на весну.

Пока я их делал и одевался, на улице народу прибавилось. У забора рядом с Пиратом сидел на корточках Иван Иванович Костыльков, управляющий поселковой баней. На нем был розовый новый ватник и безразмерные болотные сапоги.

– Пей, боец, поправляйся, – ласково говорил он псу. – Пей, пей, ты у нас сегодня герой.