Георг Мордель - Сонарол

– Тем важнее, чтобы другие пришли к финишу как можно позже! -разволновался Джо.

– Думаю, есть два условия, гарантирующие длительную секретность Сонарола, – успокоил я. – Нильс Бор, один из крёстных отцов ядерной бомбы, как-то сказал: "Перед нами безумная идея. Остаётся проверить, достаточно ли она безумна, чтобы оказаться плодотворной". Но большинство людей воспринимают безумное как невозможное. Эмериху очень долго пришлось убеждать даже военных, пока они раскошелились. А на той стороне к тому же придерживаются принципов гуманизма. Во-вторых, мы сами ещё очень далеки от практических результатов. Нужны тысячи опытов, которые закончатся похоронами, прежде, чем с Сонаролом можно будет считаться, как с реальным средством.

– После Линдмана здешнюю лавочку прикроют, а я не уверен, что этим будут заниматься нужные люди. У нас расплодилось слишком много штабов, которые суют нос не в своё дело, и никогда не знаешь, кого из них в данный момент поддерживает Хозяин.

– Странно, – сказал я. – Сколько тайн нам приходится прятать в собственном доме. В один прекрасный день вы посчитаете, что я тоже чересчур много…

– Ты можешь не беспокоиться, – пообещал Джо. – Поверь мне, мы ставили тебе достаточно барьеров, ты очень хорошо закончил скачку. Не каждого страхует женщина, которую он любит, а они замечают всё.

Я уставился на Ханта.

Джо виновато сморщил губы:

– Она хорошая девчонка. В ней течёт одна восьмая негритянской крови, это портит ей карьеру. А кому хочется из-за давно загнувшихся предков терять свой шанс? Я не переношу чёрных, ты знаешь, но я служил с её братом на Филиппинах в дни Пирл Харбора: Берт был настоящим парнем – он вытащил меня из пекла.

– Я тебе благодарен, Джо – сказал я. – Я постараюсь отплатить.

Хант слабо махнул рукой.

– Мне уже никто не отплатит.

– Ты болен?

– Я уезжаю к Уэстморленду, – криво усмехнулся Джо. – Тебя проводит Паркер.

Я вышел в холл.

"Значит, Клэр? – звенело у меня в мозгу. – Клэр"? Что же, Джо совершенно прав: не каждого страхует женщина, которую он любит.

Я сказал много, достаточно много, чтобы обвинить меня в измене. Но я ещё в сознании и буду продолжать, пока меня не прервут.

Сонарол действует на меня медленно, только на пятые сутки я стал испытывать то чувство, которое бывает после карусели – голова тихо кружится, глаза тяжёлые, мысли ленивы и расплывчаты. Наверно, я пишу с ошибками, но нет желания перечитывать и исправлять. Если успею, запечатаю записки в цинк и брошу в реку, куда-нибудь их прибьёт. Неважно, рано или поздно: война продлится долго, мы ещё разожжём множество пожаров, и никогда не будет слишком поздно рассказать о тайнах, которые мы прячем за благочестивой вывеской.

Судьба захотела, чтобы тайна Сонарола на какое-то время оказалась в руках одного человека. Сид давно не нравился тем, кто закупил идею Линдмана – они считали Биверли чересчур ленивым, а с тех пор, как он запил, боялись, что он начнёт говорить. Покуда Эмерих был жив, он держал Сида -наверно, потому, что привык к нему. После похорон шефа Сиду пришлось уйти, они предложили ему место на какой-то базе в Тихом океане. Сид не поехал -напился и забыл закрыть газовый кран. Я не попал на его похороны и благодарю судьбу: не верю, что это был несчастный случай. Но Сида нет, и все ключи Сонарола оставлены мне. Если меня не станет, Сонарол превратится в ничто до тех пор, пока не будет открыт заново другими людьми в другой стране. Не может быть, чтобы человечество не увидело, что платит слишком дорогую цену, не пытаясь исправить упущение природы. Оно научится освобождаться от сна, как научилось использовать ядерную энергию, но это должно произойти в мире, который исключил из своей жизни войну.

Я служил потому, что побоялся остаться без стипендии, потом плыл по течению, не позволяя себе остановиться и задуматься, боясь того, к чему должен был прийти, размышляя. Но наступает день – от него не уйдёшь – и это созревает внутри тебя, и ты понимаешь, что все слова, которыми ты защищался – ложь, и всё, что тебе говорили в оправдание – ложь, и кровь проливается не ради благородных идеалов, и те, кто подписывает приказы, думают только о себе, и паста в их авторучках никогда не превратится в сукровицу – она не пахнет и не взывает к мщению. И тогда ты должен либо искупить свое соучастие в преступлении, либо признаться, что ты – последний скот и ничем иным быть не можешь.

Сид отравился газом. У него под руками было много иных средств, но он хотел, чтоб обошлось без вскрытия, чтобы у Мэри оставалась лазейка для надежды: это был несчастный случай. Мне всё равно, что они скажут Тэсс. "Погиб при исполнении служебных обязанностей", – скажут ей, и она поверит, как поверила Нэнси и как верят тысячи других, которые ещё не научились спрашивать, что это за обязанности, и по какому праву их налагают? Мне всё равно – я могу застрелиться, могу принять яд – они следят за мной, но я сильней: они удержат моё тело, над моей жизнью они потеряли власть. Я умираю медленно, у них на глазах, издеваясь над их слепотой и бессилием, я хохочу, когда пытаюсь представить себе преподобного Дрю и его святых наставников и тех, наверху, генералов и министров, когда им скажут: Миссионер покончил с собой Сонаролом!

Решение зрело во мне постепенно, сперва неясное, затем пугающее, пока не стало окончательным и единственно возможным. Я помню, когда мои мысли получили толчок в этом направлении. Перебирая бумаги Сида, я нашёл странную запись:

"Главная беда медицины – мы не испытываем болей пациента. Когда врачи научатся чувствовать боль того, кого лечат, тогда и выйдут из потёмок".

Я читал бумаги в кабинете Эмериха, у дверей дежурил офицер по особым поручениям. Рядом со мной сидел полковник, читавший каждый листок, который я откладывал в сторону. Меня привезли сюда ночью из Форт-Броунса, где на одном из заводов "Хоук кэмиклз" готовилась большая партия ампул, предназначенных для лаборатории Си-2.

Я не повидал никого из персонала клиники, не успел зайти в гостиницу. Полковнику было просто невтерпёж немедля познакомиться с бумагами Биверли.

– Слава богу, – сказал полковник, когда мы кончили, – это можно спокойно отправить в печку или перевязать голубой ленточкой и передать на память родственникам. Да, я слыхал, жена доктора Биверли умирает? Как вы думаете, он мог ей что-нибудь сболтнуть?

– Не думаю. В клинике приучены не разговаривать вне службы о служебном.

– А ваш начальник был философ! – сказал полковник. – Могу себе представить, как вытянулись бы физиономии симулянтов, пытающих увильнуть от армии, если бы Биверли успел заняться этим "чувствованием". Ха-ха… Занятная идея, надо будет рассказать о ней в штабе. Вы свободны, доктор. Можете навестить знакомых.