Яна Вагнер - Вонгозеро

Когда первый час нашего дежурства истек (прошло уже пять часов, что-то случилось), я встала со своего места — папа вздрогнул и поднял на меня голову — и сказала:

— Мне, пожалуй, пора заняться каким-нибудь делом. Вечером нам выезжать, а вещи до конца не собраны, Леню мы отпустили, а сами сидим тут, тратим время — давайте, вы покараулите дорогу, а я посмотрю, что мы забыли, — и, прежде чем он успел что-нибудь ответить, повернулась и вышла из гостиной.

Сразу же, как только я перестала видеть эту чертову дорогу в окно, мне стало немного легче. Я прошла в ванную, открыла бельевой шкаф и стала вынимать оттуда чистые банные полотенца — сначала три больших, шоколадного цвета (что-то случилось, он не вернется), потом еще три таких же больших, только синих; я достала из ящика под раковиной новые «гостевые» зубные щетки, несколько тюбиков зубной пасты, мыло, упаковку тампонов — надо будет узнать у Сережи (он не вернется), догадались ли они вчера утром купить мне еще, дома у меня всегда не больше одной упаковки, или можно спросить Марину, загородные жители иногда удивительно запасливы. Наверное, нам понадобится стиральный порошок — или мыло, хозяйственное мыло, кажется, оно было в списке, только где же я возьму им хозяйственное мыло, хотя, наверное, его-то они купили. Я открыла ящик с лекарствами — йод, нурофен, капли от насморка — Мишка не может спать, когда у него заложен нос, какая смешная у нас аптечка — «отпускная», с такой ездят на неделю на море, а не на полгода в лес, у нас даже нет бинтов, только лейкопластырь, каким заклеивают натертый мизинец под новыми туфлями, наверное, нужны антибиотики, вдруг воспаление легких или что-нибудь похуже — надо взглянуть, что они купили вчера в аптеке.

Я буду собирать вещи и ни разу не подойду к окну — и тогда он вернется. Шерстяные носки, теплые шапки, лыжные перчатки, белье, да, белье, в гардеробной на втором этаже вообще нет окон, или лучше спуститься вниз, в кладовку, нам нужны крупы и консервы, они наверняка купили всё это, но не оставлять же здесь. Сахар, какая ерунда — два килограммовых пакетика, нужен мешок сахара, мешок риса, всего по мешку, нас семеро, сколько нужно картошки для семи человек на зиму, сколько банок тушенки, там просто лес вокруг, холодный, пустой деревянный дом, никаких грибов и ягод — все под снегом, что мы будем есть, как будем спать — всемером, в двух комнатках, нужно взять спальные мешки, у нас только два, а нужно — семь, нет, девять, он же сейчас привезет еще двоих. Я буду ей улыбаться, я, черт возьми, стану ей лучшим другом, только пусть он доедет, пусть останется невредимым, кажется, хлопнула дверь наверху — я не слушаю, это просто проснулся Мишка, или вернулся Лёня, я не пытаюсь расслышать Сережин голос, если я не буду вслушиваться, если я сделаю вид, что не жду его, тогда он вернется, как жаль, что в кладовке нет радио, я бы включила музыку, чтобы ни один звук не проник сюда, я не слушаю, не слушаю.

В кладовке вдруг стало светлее, я обернулась — дверь была открыта, на пороге стоял Мишка; он что-то говорил мне — лицо у него было удивленное, я отняла руки от ушей и услышала:

— Мам, мы зовем тебя, зовем, ты что, не слышишь? Зачем ты заткнула уши? Они приехали, мам, все в порядке. — И тогда я наконец выдохнула — словно все это время дышала только половиной легких, ну конечно, он приехал, я оттолкнула Мишку и побежала в прихожую; Сережа как раз снимал куртку, а рядом с ним, боком ко мне, стояла высокая женщина в темном стеганом пальто с капюшоном, накинутым на голову. За руку она держала мальчика в темно-синем комбинезоне, застегнутом до самого подбородка, — оба они стояли совершенно неподвижно, не делая попыток раздеться. Сережа поднял на меня глаза и улыбнулся, видно было, что он ужасно устал:

— Мы задержались, той же дорогой вернуться не удалось, пришлось сделать крюк по бетонке, ты волновалась, малыш?

Мне хотелось подбежать к нему, потрогать, но для этого мне пришлось бы оттолкнуть высокую женщину в пальто и мальчика, стоявшего рядом, и потому я остановилась в нескольких шагах от них и сказала только:

— Ты не взял с собой часы. — На звук моего голоса женщина обернулась, сбросила с головы капюшон и несколько раз встряхнула головой, чтобы освободить зажатые воротником длинные светлые волосы.

— Это Ира, малыш, — сказал Сережа. — А это — Антошка.

— Приятно познакомиться, «малыш», — проговорила женщина медленно и спокойно посмотрела мне в глаза; наши взгляды встретились, и хотя больше она ничего не сказала, одного этого взгляда было достаточно, чтобы понять — я вряд ли сумею выполнить обещание стать ей лучшим другом.

— Ира, — раздался за моей спиной голос папы Бори, — ну слава богу, вы в порядке. — Улыбаясь, он подошел поближе, но не обнял ни ее, ни мальчика — я посторонилась, пропуская его вперед, и подумала, кажется, в этой семье до моего появления вообще было не принято обниматься, а она чуть приподняла уголки губ, обозначив ответную улыбку, и сказала:

— Мы с Антоном две недели не выходили из квартиры. Не знаю точно, но, кажется, кроме нас, в нашем подъезде больше никого не осталось.

Мы стояли там же, в прихожей, подошел Мишка, из кабинета на звук голосов выглянула Марина, а Ира стянула наконец с плеч свое пальто и отдала его Сереже, а затем, наклонившись к ребенку и расстегивая на нем комбинезон, начала рассказывать. Не поднимая головы, ровным будничным голосом она говорила о том, как умирал город, лежащий в нескольких десятках километров отсюда; как сразу же после объявления карантина началась паника и люди дрались в магазинах и аптеках; как ввели войска и на каждой улице — в начале и в конце — стояли армейские грузовики, с которых военные в масках и с автоматами раздавали по карточкам продукты и лекарства; как соседке, которая иногда соглашалась посидеть с Антошкой, на обратном пути от пункта раздачи продовольствия сломали пальцы на обеих руках, вырывая у нее сумку, и после этого ходили только группами по восемь-десять человек; как перестали ходить автобусы и трамваи и на улицах остались только машины «Скорой помощи», и как их заменили потом те же самые военные грузовики, только с криво приклеенными, а после уже просто нарисованными краской крестами на брезентовых тентах — за заболевшими больше никто не приезжал на дом, родственники под руки выводили их из дома и сами вели к санитарным машинам, приезжавшим вначале два раза в день — утром и вечером, а затем уже только раз в сутки; как санитарные машины перестали наконец приезжать совсем, и на подъездах появились объявления «Ближайший пункт экстренной помощи находится по адресу ______», и люди сами, на санках везли туда своих заболевших, а иногда и мертвых. Она рассказала, что, когда заболел Ваня, сын ее сестры — «помнишь Лизу, Сережа?», Лиза сама отвела его к санитарной машине, а после искала его по всем ближайшим больницам, и ей везде говорили — его нет в списках, тогда еще работали телефоны; а потом Лиза пришла пешком, поздно вечером, и звонила в дверь, и в глазок было видно, что она больна — лицо у нее было мокрое, и еще она кашляла — страшно, захлебываясь, «я ей не открыла, мы сразу же заразились бы, и тогда Лиза села под дверью и долго сидела, не двигаясь, и потом ее, кажется, вырвало прямо на лестнице, а когда я подошла к двери в следующий раз, ее уже не было»; как после этого она поняла, что из дома больше выходить нельзя — по телевизору продолжали говорить, что ситуация под контролем, что пик эпидемии постепенно сходит на нет, а дома были кое-какие продукты, и она надеялась, что можно будет переждать, продержаться; как первую неделю еды хватало, а на второй ей стало ясно, что надо экономить, и она стала есть совсем мало, но еда все равно кончилась, и последние два дня они с Антоном ели старое варенье из банки, которая нашлась на балконе, — по четыре ложки утром, днем и вечером, и пили кипяченую воду. Она рассказала, что все время смотрела в окно — и под конец на улицах почти никого уже не было видно — ни днем, ни ночью, и она очень боялась, что пропустит какое-нибудь важное сообщение — про эвакуацию или про вакцину, и почти не выключала телевизор, даже спала рядом с ним, а потом она начала бояться, что отключат электричество и воду, но все работало, только окна соседних домов вели себя странно — в некоторых свет не зажигался совсем, а в других — горел всегда, даже днем, и она выбирала какое-нибудь окно и наблюдала за ним, пытаясь определить, остались ли за ним живые люди. Она сказала, что, когда ночью приехал Сережа и позвонил в дверь, она долго смотрела на него в глазок и даже заставила его снять куртку и подойти совсем близко, чтобы убедиться в том, что он не болен, а когда они позже бежали к машине, справа от подъезда, в палисаднике она увидела присыпанное снегом женское тело, лежавшее лицом вниз, как будто его просто оттащили с дорожки, и ей даже на мгновение показалось, что это Лиза, хотя это, конечно, не могла быть Лиза, потому что она приходила неделю назад.