Павел Виноградов - Странные существа (сборник)

Проникнув в каменную нору, Долгохвост, предвкушая пиршество, стал карабкаться на доску. Он знал, что человек сейчас что-то делает в камере, отделённой высокой перегородкой, где стоял высокий, покрытый материями стол, на котором высились непонятные предметы. Долгохвост, почему-то, не любил шнырять там: несмотря на витающие ароматы вкусностей, ему становилось не по себе. Куда спокойнее было провести грызень над излюбленной плошкой. Он уже привык насыщаться в акробатической позе на покачивающейся цепи. Главная хитрость состояла в том, чтобы не опалить хвост на огоньке. Но пока с ним такого не случалось, и он потерял бдительность. В одну из очередных ходок к плошке кончик хвоста попал прямо в зелёный огонёк. Боль прострелила тельце до самого кончика носа, Долгохвост едва не сорвался с цепочки и замер.

Тут на него обрушился ужас. От изменения положения или освещения неясные пятна на доске, перед которой он висел, сложились в тёмное человеческое лицо! Забыв про боль от ожога, Долгохвост остановившимся взглядом смотрел в полные суровой силы глаза. Ощущение непреодолимой опасности было куда сильнее, чем от агрессии главного самца. У Долгохвоста мелькнула паническая мысль, что он видит Господина всех людей.

Задрожав, зверёк начал впадать в чёрный морок, но оттуда его извлекла новая беда. Дёрнув голову на звук, он увидел в двух шагах теперь уж точно живого человека – того самого, за которым прибежал в нору. Человек взмахнул рукой и что-то проревел. Для пасюка страхов было уже достаточно. С отчаянным писком он брякнулся на пол и, не разбирая дороги, ринулся к своему выходу.

Настоятель Спасского храма Динлинска отец Геннадий ещё стоял с поднятой для благословения рукой, но растрёпанной крысы, за которой он с изумлением следил несколько минут, в поле его зрения уже не было. Батюшка и сам не знал, что подвигло его не шугануть, как он сперва хотел, наглое животное, ворующее елей из лампады, а благословить. Неверное, так было правильно.

– Благословенна Тобою всякая тварь, Господи, – возгласил он своим внушительным басом, размашисто крестясь на образ Спаса Нерукотворного.

Лампадка перед ним мигнула и погасла.

Динлинск никогда не был большим городом, хотя всегда имел статус центра – волостного, уездного, районного. Но оставался тихим и спокойным, несколько даже сонным. Эту странную пелену апатии, окутывающую тут каждого, не могли поколебать никакие исторические вихри, то и дело проносившиеся над городком и оставлявшие следы в виде, например, памятника знаменитому красному партизану в сквере на главной площади.

Впрочем, хотя динлинцам со школьной парты внушали, что главными событиями в жизни их малой родины были её захват бандами того партизана, да краткое пребывание следующего в ссылку вождя мирового пролетариата, на самом деле история этих мест куда как древнее. Вереница культур сменяла тут друг друга непрерывно, начиная от каменного века. Отсюда приходили в мир грозные народы, навечно вписавшие своё имя в летописи, а здесь в изобилии оставившие могильники, руины крепостей, рудники, оросительные каналы, наскальные рисунки и каменные изваяния.

От вторжения хуннов и до недавнего громкого рождения новой секты, когда местный милиционер объявил себя мессией и со всей страны к нему потянулись тысячи последователей, которых он потом увёл в тайгу, здесь всегда что-то происходило, Но это не особенно трогало здешних обитателей. Они спокойно жили, кормясь плодами щедрой земли, их помидоры и арбузы, мясо и пиво были хороши, и посейчас не испортились.

А вот от старого Динлинска осталось немного – несколько старых зданий в историческом центре, да единственный храм позапрошлого века, рядом с которым стоял дом настоятеля, тоже далеко не новый. Уже лет пятнадцать батюшка служил тут, пребывая в расположении духа покойном и благолепном, и его неторопливую жизнь возмущали разве что словесные стычки с сектантами, а с тех пор, как те покинули город, так и вообще ничего.

Было, правда, в этом почтенном населённом пункте одно место, пользующееся у аборигенов дурной репутацией, а в приезжих вызывающее брезгливое недоумение, словно уродливый нарост на носу милой аккуратной старушки. Прямо на задах центра находилась глубокая круглая, частично заболоченная впадина, словно в незапамятные времена почву долины продавил великанский палец. Местные называли её Поганой падью и категорически не желали как-то включать в свою жизнь. Была и была. О ней старались не говорить, не ходить рядом, и даже мальчишек не тянуло играть там. Хотя, вроде бы, ничего особо зловещего или отвратительного там не было, за исключением того, что весь город старался сбросить туда свои отходы, так, что падь была уже почти заполнена. Ходили слухи, что на дне её есть какие-то древние артефакты, но и это не вызывало у местных никакого любопытства. В самом деле, тут было жутковато: сплошные серые мусорные завалы, несколько чахлых кустиков и полное отсутствие живности – ни птиц, ни сусликов. Даже крысы не шмыгали, а уж этого добра в Динлинске было навалом. И год от года становилось всё больше.

Год от года Семей становилось всё больше – в этом Корноух был прав. Вообще-то, пасюки не очень задумываются об истории своего рода, однако не совсем лишены интереса к ней. Когда заканчивался грызень и Семья спускалась в нору, не все сразу расползались по гнёздам. Многие, особенно, молодняк, собирались в центральной камере, и, сидя на выложенной мягкой травкой и птичьими перьями полу, слушали Корноуха. Он был очень, очень стар. Было ему не меньше четырёх лет – для пасюка прожить столько, что для человека лет сто двадцать.

Корноух, действительно, был с одним ухом, потерянным Крысобог знает, в какой драке, и совершенно глухой. Зато голос его был громок и пронзителен, и когда старик рассказывал о славном прошлом, писк доносился даже до гнезда господина Укуся. Того, возможно, это раздражало, но Корноух был единственным самцом, на которого он никогда не посмел бы обнажить резец – старика защищала аура причастности к традиции, к самым корням рода, что переполняло семейских уважением. Без этого Корноух давно бы отправился на вечный дремень, ибо уже не мог самостоятельно выходить наружу. Но почтительный молодняк таскал вкусности ему в нору, а самки выносили его помёт.

Когда Семья собиралась вокруг Корноуха и, затаив дыхание, внимала его речам, Долгохвост незаметно пробирался в общую камеру и присоединялся к задним рядам публики. Корноух рассказывал, как подземный Крысобог создал этот мир для своих детей, и выпустил их на грызень. Те, с коричневой шёрсткой, оказались несовершенны. Тогда он создал и выпустил других – чёрных, с длинными хвостами, которые упромыслили почти всех коричневых. Эти были лучше, но всё равно Крысобог был недоволен. Он взял самца и самку чёрных, которые были самыми сильными, хитрыми и злыми, и много грызней подряд метил их своей мочой, пока их шкурки не стали совсем серыми. Всё это время самец крыл самку, и она принесла много больших помётов серых. И тех бог метил, а они вырастали и спаривались. И, наконец, появился помёт, в котором были одни пасюки. И сказал Крысобог, что хороши они, и отпустил в мир. И был этот помёт огромен, и много-много грызней вылезал из-под земли единотолпой.