Роберт Шекли - В стране чистых красок

– Ты же моя жена! – возразил я рассудительно и спокойно. – И я, разумеется, могу тебя трогать, когда захочу.

– Нет! – крикнула она. – Никогда, никогда больше я не буду твоей женой!

– Чем же я тебе не угодил?

Ее издевательский тон был просто неописуем:

– Ты еще спрашиваешь? Да просто не перечислить! Но самое главное – ты всего лишь жалкий летописец, а я родилась, чтобы стать женой воина!

– У меня тоже вполне уважаемая профессия, – заметил я. – И я свое дело знаю хорошо. Все мною довольны.

– Кроме меня! И спать с тобой я больше не стану!

– Ночи становятся холоднее, ты просто замерзнешь, – сказал я.

– Сам ты замерзнешь! А я буду спать с Вольфингом!

– У него уже есть жена.

– Ну и что? Значит, будет две!

Я огляделся. Остальные прислушивались к нашему разговору, выжидая, что будет дальше. Вольфинг самодовольно ухмылялся. Блессе, его жена, вздрогнула, но ничего не сказала. (Она маленькая, вечно какая-то испуганная, и Вольфинг владеет ею безраздельно.)

Я посмотрел на Дерниха. Он сидел на камне, накинув на плечи медвежью шкуру, с отчужденным и совершенно непроницаемым лицом. Я спросил, что он думает о поведении Ланеи, и он ответил:

– Мне нет дела до того, что происходит между тобой и твоей женой, пока я сам не захочу эту женщину, а я ее не хочу.

– С ней, похоже, куда больше хлопот, чем она того заслуживает, – заметил Вольфинг. – Но я возьму ее в жены, раз уж она сама так хочет.

– Ну что, дорогой мой? – обернулась ко мне Ланея. – Видишь, как все повернулось? Можешь продолжать царапать в своей тетрадочке! Ты только на это и годен! И мои слова тоже запиши. Может, они помогут тебе ночью согреться!

Она поднялась, намереваясь уйти и держа в одной руке узелок с вещами. Но я схватил ее за лодыжку. Она пнула меня свободной ногой в плечо, и все заржали.

Я вскочил и со всего размаху влепил ей пощечину. Она отлетела на пару шагов назад, завизжала от ярости и, схватив копье, бросилась на меня.

Я ловко увернулся и пинком сбил ее с ног. Она тяжело грохнулась на землю, и я придавил ее сверху, плохо соображая и не слыша, что со всех сторон раздаются смешки и гнусные шуточки. Я снова дал ей оплеуху, но тут она так провела своими когтями мне по лицу, намереваясь выцарапать глаза, что ярость ослепила меня, и я, зарычав, стал наносить удары куда придется – по лицу, по телу… Она сперва пыталась сопротивляться, но остановиться я уже не мог – она жестоко оскорбила меня при всех, и я рассвирепел не на шутку.

Не знаю, долго ли я лупил ее, но через некоторое время понял, что она не оказывает больше никакого сопротивления, а голова ее бессильно мотается из стороны в сторону. Я перестал ее бить и плеснул ей в лицо воды. Когда же она открыла глаза и узнавала меня, я ее изнасиловал.

С тех пор наши отношения существенно улучшились. Возможно, Ланея меня и не любит, но ведет себя очень осторожно и старается меня не сердить. Она спит со мной, когда я этого хочу, и держит рот на замке.

Мне кажется, ее стоило бы еще раза два поколотить, чтобы как следует поняла, кто ее настоящий муж и хозяин. Она понимает, что у меня на уме, и стремится ни в коем случае не давать мне ни малейшего повода для гнева.

Не знаю, будет ли она когда-нибудь в состоянии снова любить меня. Но для меня это, в общем, не важно. А важно то, что она меня уважает и я не потерял своего лица в глазах мужчин.

Прошлым вечером весь наш клан собрался на этом горном выступе, и всему плато, повсюду, во всех направлениях до самого горизонта, видны были огни костров. Все кланы планеты тоже поднялись в эти горы, ведомые неким неизвестным мне инстинктом.

Прошлой ночью Ланея непонятно почему вдруг прильнула ко мне и расплакалась. Утешить ее оказалось совершенно невозможно. Я понимал, что от меня требуется проявление какого-то особого понимания и сочувствия, но абсолютно не представлял, какого именно.

Я спросил ее, в чем дело, и она сказала:

– Все, нам конец! Я оплакиваю нашу прекрасную жизнь.

– Но почему? – спросил я. – Что случилось?

– Пока ничего, – отвечала она, – но непременно случится.

Я поцеловал ее и сказал:

– Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой.

– Нет, – сказала она уверенно. – Теперь это невозможно. Теперь уж точно: нам конец.

Я решил, что у нее просто истерика, и возобновил попытки успокоить ее:

– Что, еще одна Перемена? Я пережил все Перемены, случавшиеся на Калдоре; готов пережить и эту.

– Ты не сможешь, – сказала она. – Ты не принадлежишь к нашему народу. В тебе нет того, что заложено в нас.

– Это верно. Но, согласись, в остальном я вполне успешно приспособился к вашей жизни.

– Да, просто замечательно!.. Я так горжусь тобой! Но есть вещи, которые тебе не под силу.

Я улыбнулся ей. Никогда еще наши отношения не были так свободны и доверительны.

– Зря ты так в этом уверена! По-моему, я теперь в значительно большей степени калдорианец, чем землянин.

Она посмотрела на меня с любовью и нежностью, как на ребенка.

– Ты был чудесным любовником и другом, ты прожил с нами всю нашу жизнь до самого конца! Но теперь нам придется расстаться.

– Ты ошибаешься, – сказал я. – Жизнь еще не кончена! К чему же нам расставаться?

– Я знаю, что ждет впереди, – возразила Ланея, – а ты нет. Пойми, это не зависит от чьей-то воли или желания, даже от силы любви не зависит. Просто мы с тобой родились на разных планетах! Сами ритмы наших жизней различны. То, что должно произойти, отложить невозможно. Да я бы никогда и не стала ломать свою судьбу. Или твою. Нужно жить в соответствии со своей природой. Противиться этому, идти против ее законов значит нарушать сам смысл жизни.

Во всех этих словах для меня было крайне мало смысла. Я понимал, что грядет некая неизбежная перемена, но я же пережил все прочие перемены, произошедшие на Калдоре!

Потом, по настоянию Ланеи, мы в последний раз занялись любовью; она попросила поцеловать ее и сказала, что сейчас уйдет.

Я сделал все, как она просила, надеясь, что завтра смогу заставить ее передумать.

Назавтра все члены нашего клана по очереди подходили ко мне, целовали меня и говорили слова прощания. А потом уходили прочь – каждый в свою сторону. Теперь я уже понимал: какова бы ни была причина, но клан наш распался, я лишился семьи.

Элиаминг ушел последним. Он плакал.

– Нам было так хорошо вместе, Голдштайн! – сказал он. – Ты стал нам родным, стал членом нашей семьи, однако вступает в силу великий закон Вселенной. Подобные должны оставаться с подобными. Увы, наступила горькая минута расставания!

– Во имя той любви, что нас связывала, – умолял я, – объясни: что происходит?