Тони Дэниел - Грист

Я сама — правила.

Правила не вещи.

Я не вещь.

Бежать.

Я не хочу умереть.

Кто может кусать, как я? Кто поможет ТБ обшаривать темнейшие места? Мне нужно жить. Бежать.

Бежать, бежать, бежать и никогда не умереть.

ТБ кладет правую руку на лоб вроде-девушки. У него такая дудка из кости, он подносит ее к губам и дует.

Костяная нота. Затухает. Затухает в грист.

ТБ говорит вроде-девушке.

Я не дам тебе уйти, говорит он.

Я не она.

Она это то, почему ты есть, но ты не она. Я не она. Она это то, чего ты больше всего хочешь. Ты сказал это гристу.

Я был ошибочно понят. Тогда я ошибка.

Жизнь никогда не ошибка. Спроси Джилл. Джилл?

Сейчас она здесь. Послушай ее. Она знает о женщинах больше меня.

ТБ трогает их обоих, заставляя себя уйти. Становясь каналом, дорогою между. Путем. Я должна умереть.

Я должна жить. Я умираю, точно как ты. Ты хочешь умереть?

Нет.

Тогда я тебе помогу. Ты можешь жить со мной?

А кто ты?

Джилл.

Я не Алетея.

Ты выглядишь как она, но пахнешь совсем не как она должна бы пахнуть. Ты пахнешь как ТБ. Я совсем никто.

Тогда ты можешь быть мною. Это единственный способ жить.

А у меня есть выбор?

Никогда и не было никаких дел, кроме выбирания.

Я могу жить с тобой. Ты будешь жить со мной? Как мы это можем?

ТБ трогает их обоих. Поток информации через него. Он стекло, небывалая линза. По мере того как Джилл перетекает во вроде-девушку, ТБ претворяет информацию в Существо.

Мы можем бежать вместе. Мы можем охотиться. Мы можем всегда, всегда бежать.

На Тритоне ему случалось громоздить их друг на друга на двадцать футов вверх. Тонкая была штука. После шести футов приходилось подпрыгивать. Там тяготение дает тебе больше времени в верхней точке прыжка, чем на Земле или на станции, раскрученной до нормального земного. А на Тритоне в этот затянутый миг покоя ты должен сделать свое дело. Конечно же, было и умное ремесло оценки воображаемых отвесных линий, понимания консистенции материала и поиска микроскопических скатов, дающих достаточно трения. Просто поразительно, как крошечный выступ может войти в столь же крошечную ямку, и таким образом, что один камень будет стоять на другом, словно приклеенный. Но был и предел, за которым все это ремесло — едва ли, думалось ему, не самое темное и бесполезное из ремесел, когда-либо придуманных человечеством, — уступало свое место искусству, интуиции. Предел, за которым Андре просто знал, что камни уравновесятся, видел их бытие как единого целого. Или их Бытие. И он сам, когда это у него получилось, был главным Почему. Это была высшая степень ремесла балансировки камней.

— А здесь, на Чирье, ты можешь их уложить так высоко?

— Нет, — без запинки ответил Андре. — Здесь наибольшее тяготение, с каким мне случалось встречаться. Но в общем-то, вся эта высота не имеет значения. Я же не ставлю рекордов, ни с кем не соревнуюсь.

— А что во всем этом такого?

— В чем? В укладывании их повыше? Чем выше ты укладываешь камни, тем больше времени уходит на их балансировку.

— Я про смысл самой балансировки.

— Да. Смысл есть.

— И какой же?

— Я не могу объяснить тебе, Бен.

Андре позволил себе отвернуться от работы, но камни не упали, они так и стояли за ним столбом, соприкасаясь лишь крошечными площадками. Это казалось абсолютно невозможным. Это была наука, и непростая.

Старые знакомые крепко обнялись. Отодвинулись друг от друга. Андре рассмеялся.

— Ты что же думал, я буду похож на здоровенный шмат протоплазмы? — спросил ТБ.

— Правду говоря, я рисовал себе горящие глаза и всклокоченные волосы.

— А я вот такой.

— Ты Бен?

— Бен — это шрам у меня на боку, который все никак не рассосется.

— Ты Тадеуш?

— Тадеуш — это кулек ржавых монеток в моем колене.

— Ты голодный?

— Могу и поесть.

Они прошли в келью Андре. Андре налил в кофеварку воду и насыпал в ситечко несколько ложек кофе.

— С каких это пор ты начал пить кофе?

— Мне как-то надоело, что все чай да чай. А ты не изменил своему кофе?

— Ни в коем разе. Только здесь его хрен достанешь, что с ключами, что без ключей.

— Ключи? Тут кто-то спер мои ключи от этой квартирки. Они лежали на столе, а кто-то вошел и забрал.

— Пиши пропало, — сказал ТБ. — Но ты не бойся, что к тебе снова залезут, — они уже взяли, что им было нужно.

В комнате не было стульев, и ТБ стоял, привалившись к стене.

— Пол у меня чистый, — подсказал Андре.

— Ничего, я постою.

Андре поднял с пола небольшую парусиновую сумку, чуть в ней покопался и вытащил пучок чего-то вроде сена.

— Узнаешь? — спросил он.

— А я-то все думаю, куда она подевалась. Которую неделю ищу да ищу.

— Это лаконос, — сказал Андре. Он взял горшок, налил в него воду из глиняного кувшина и активировал самогрейный участок простого вроде бы деревянного стола. И натолкал в воду сушеной травы. — Ты не представляешь себе, как это вкусно.

— Андре, у нас на Чирье эта зараза растет повсюду. И все тут знают, что она ядовитая. Вонючий сумах, так ее называют.

— Ну да, — кивнул Андре, — Phytolacca Americana.

— Так мы что же, будем есть отраву?

— Нужно вскипятить ее и слить воду, потом снова вскипятить и снова слить воду. Потом сварить по третьему, последнему разу и подавать с острым соусом. Главная фишка в том, чтобы собирать совсем молодые побеги, а то и вправду можно загнуться.

— А откуда ты это узнал?

— Мой конвертат любит проводить такие исследования.

Через какое-то время вода закипела. Используя как прихватку подол своей рубашки, Андре снял горшок, слил кипяток в раковину, затем залил в горшок новую порцию воды и снова поставил его кипятиться.

— Я видел Молли, — сказал Андре.

— Ну и как она там? — спросил ТБ. — В последний раз, когда я ее видел, она грозила стать настоящим чудом.

— И исполнила свою угрозу.

Вода закипела. Андре сменил ее и поставил горшок кипятиться по третьему разу.

— Андре, а ты-то что делаешь на Чирье?

— Я здесь от Лиги борцов за мир.

— О чем это ты? Сейчас нет никакой войны.

Андре не ответил, он сосредоточенно сыпал в вареный лаконос какие-то специи. После минутной паузы ТБ сказал:

— Я не хотел, чтобы меня нашли.

— А я тебя и не нашел.