Дмитрий Казаков - Черное знамя

Начнутся склоки, борьба за власть, за опустевшие места лидеров…

Но нет, такому не бывать, они этого не допустят!

– Им нас не сломать, – сказал Олег, сам до конца не понимая, кого «их» он имеет в виду.

Может быть, самого президента Алексеева, дряхлое напоминание о канувшей в прошлое России…

Может быть, премьера Владимира Владимировича Коковцова, опытнейшего бюрократа и финансиста…

Князя Волконского, министра внутренних дел, безликого и бестолкового честолюбца…

Всех, обладающих властью, но не видящих дальше собственного носа, не понимающих, что республика обречена, что она лишь саван, в которую завернули империю Романовых, созданную проклятым Петром на костях исконной России!

Этот саван вскоре будет разорван, и из него выйдет новое, невиданное доселе государство!

Дверь распахнулась без стука, и через порог шагнул высокий усач в фуражке и расстегнутой на груди шинели, под которой виднелся голубой мундир отдельного корпуса жандармов.

– Доброго дня, – поздоровался он со слащавой улыбкой. – Штабс-капитан Орешкин. Управление по Петроградской губернии.

– Хм, чем можем быть полезными? – осведомился Олег, и порадовался, что голос его прозвучал ровно, не дрогнул.

– Вспомни говно, вот и оно… – пробурчал себе под нос насупившийся Севка.

Жандармский офицер эту реплику наверняка разобрал, но внимания не обратил – за годы службы ему наверняка довелось выслушивать от «клиентов» разное, причем проклятия куда чаще, чем благодарности.

– Имеется ордер на произведение обыска в помещении, занятом периодическим изданием «Новая Россия», – сообщил он, вытаскивая из кармана шинели бумаженцию официального вида. – Желаете ознакомиться?

– Нет, – ответил Олег.

К чему суетиться? У штабс-капитана все наверняка в порядке с документами…

– Вот и отлично, – Орешкин осклабился вновь, на этот раз уже хищно. – Мы приступаем. Прошу вас освободить помещение, и выйти в коридор.

Олег поднялся, чувствуя, как все внутри, с одной стороны клокочет от гнева, а с другой – леденеет от страха. Неужели его заберут прямо сейчас, как Огневского и Хаджиева, упрячут в тюрьму, отвезут в Кресты или Шпалерку, и он даже не успеет передать весточку жене, поцеловать сына?

В коридоре ждало еще с полдюжины жандармов рангом пониже штабс-капитана.

Четверо рванулись внутрь, едва дверной проем освободился, но другие двое остались, и зачем – стало ясно через мгновение.

– Прошу вас встать лицом к стене, ноги расставить пошире, руки поднять, – принялся командовать огромный, под потолок детина без уха и с покрытым оспинами лицом.

– Зачем это? – нервно спросил Севка.

– Надо убедиться, что вы на себе ничего важного не утаили, – пояснил жандарм и басисто расхохотался.

Олегу стало противно, но он сжал зубы и развернулся так, чтобы не видеть ничего, кроме выкрашенной в грязно-бежевый цвет стены – уж лучше она, чем эта мерзкая, самодовольная рожа стража порядка, прислужника обреченного на гибель режима.

Обыскали его на удивление аккуратно и быстро, если можно так сказать – профессионально. Слегка охлопали с ног до бедер, стремительными касаниями проверили, нет ли чего под пиджаком.

– Все, вольно, господа газетчики, – разрешил одноухий.

– Господ больше не осталось, – не удержался Севка. – Все мы граждане теперь, понял?

Олег повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть презрительную гримасу на физиономии огромного жандарма – ну да, для него они не больше чем свихнувшиеся смутьяны, угрожающие стабильности государства, опасные вредители, подлежащие если не уничтожению, то изоляции от общества.

Что происходило в редакции, из коридора видно не было, изнутри доносились шаги, обрывки реплик, бумажный шелест и тот стук, какой издают резко задвигаемые ящики столов.

– …Эх, дубииинушка, ухнем! Ухнем! Подернем! – завопило радио голосом Шаляпина, но тут же смолкло.

Олег заскрипел зубами.

Цели у сегодняшнего обыска могут быть разными – напугать журналистов, что трудятся в «Новой России», дезорганизовать работу газеты, и для этого «случайно» попортить, скажем, пишущие машинки или сотворить еще какую-нибудь пакость, после которой придется дня три наводить порядок.

Вряд ли жандармы искренне надеются отыскать здесь какой-нибудь компромат на ПНР, запасы динамита или оружия.

– Все, мы с вами закончили, – заявил выбравшийся в коридор штабс-капитан Орешкин. – Прошу расписаться вот здесь.

Олег уставился на протянутый ему лист:

– Что это?

– Протокол обыска. Сим сообщается, что ничего предосудительного не обнаружено. Желаете оспорить этот факт?

Теплая волна облегчения накрыла с головой, Одинцов торопливо поставил подпись.

– Вот и отлично. Счастливо вам оставаться, господа газетчики, – сказал штабс-капитан. – Только полагаю, что мы еще с вами увидимся, и может статься, что уже не на вашей, а на нашей территории.

Он вручил протокол допроса одному из подчиненных, и зашагал в сторону лестницы. Прочие жандармы, грохоча сапогами, двинулись следом, и вскоре Олег с Севкой остались вдвоем.

– Ну что, зайдем? – спросил Багров.

Олег переступил порог с бьющимся сердцем.

И не удержался, выругался матерно, что позволял себе очень редко – пол был устлан ровным слоем из бумажных листов, словно по редакции пронесся невиданной силы ураган или выпал снег из необычно крупных хлопьев.

– Вот это… это… это что? Гады! – прошипел Севка. – Зачем они?

– Как же, понятное дело… чтобы мы знали свое место, чтобы помнили, у кого власть, – Олег проглотил, затолкал глубже засевший в горле комок. – Но ничего у них не получится! Ничего!

Жандармы вытащили папки из шкафов, вывалили содержимое ящиков, и все перемешали.

Но пусть даже им придется просидеть тут всю ночь, приводя бумаги в порядок, очередной номер «Новой России» выйдет вовремя, и в нем будет текст, описывающий сегодняшний визит.

– Давай, беремся за дело, – сказал Олег, опускаясь на колени.

27 сентября 1938 г.

Казань

Когда Олег вылез из такси у штаб-квартиры Народной дружины на улице Чингизидов, начался дождь. Холодная морось посыпалась с низкого, словно провисшего под собственной тяжестью, отсыревшего неба.

Несмотря на непогоду, он постоял несколько мгновений, разглядывая вытянувшееся чуть ли не на двести метров здание.

Поговаривали, что Хаджиев носится с идеей создать особое, отдельное ханство для своей «опричнины», то ли в Средней Азии, на родине предков, то ли в Монголии, на коренных землях Чингисхана. Установить там образцовый евразийский строй, а всех, кто в него не вписывается, попросту выселить.

Это вполне могло быть правдой, ведь одно государство в государстве он уже построил.

У Народной дружины была своя армия – казачьи части подчинялись не только генеральному штабу военного министерства, но и своему верховному атаману, а эту должность занимал Хан. У нее имелись свои спецслужбы, собственный, исключительный суд, глава которого носил титул вождя юстиции, отдельная экономика, «опричники» подмяли под себя корпус жандармов.

Если продолжать эту аналогию, то Олег сейчас стоял у парадных ворот столицы этого черного государства, у города в городе, занимавшего целый квартал между Чингизидов и Кремлевской.

И откровенно говоря, мало кто из людей, не состоявших в НД, знал, что именно творится за этими толстыми стенами, да и вообще в ведомстве Хаджиева. Все действия носителей черных мундиров окружались непроницаемой тайной, и никто извне не имел права подвергать «опричника» допросу.

Как-то раз, в двадцать девятом, в руки Олега случайно попал один из приказов Хана, где говорилось – «запрещаю любые разговоры с посторонними лицами, в том числе и с членами партии, о характере деятельности и задачах, стоящих перед дружиной, о ее оперативных программах и кадровой политике; в ответ на любые замечания, нападки и критику со стороны посторонних следует ограничиться замечанием, что дружина выполняет приказы непосредственно вождя народа».

С тех пор покров тайны стал только плотнее, а любопытных, желающих заглянуть за него, поубавилось.

Строительство штаб-квартиры НД продолжалось шесть лет, и во сколько обошлось, знал разве что сам Хаджиев и его приближенные. Но деньги потратили не зря – багрянец квадратных в сечении колонн, обильная лепнина на фронтоне, откуда презрительно смотрел громадный кречет Борджигинов, сжимающий в лапах две сабли, и статуи из белого мрамора на выступе, что тянется над самым входом.

Дружинник в кольчуге и остроконечном шлеме, рядом монгольский воин в малахае и с луком в руках, ратник времен Великой Смуты в рваном зипуне и с вилами, гусар эпохи наполеоновских войн, и пехотинец с полей первой германской, сжимающий винтовку Мосина…