Олдос Хаксли - О дивный новый мир. Остров (сборник)

– Да, именно так, – продолжал он. – Солнце бьет в окна собора в Шартре, а в окнах дешевого подвала появились сказочной красоты витражи. А ведь этот подвал не перестал быть одновременно камерой пыток, концентрационным лагерем, погребальным склепом с наряженной рождественской елкой. Но только теперь подвал сделался своей противоположностью, забрал у Шартра прелесть солнца в витражах и пролил ее на нас с вами – портреты работы Рембрандта. Вы улавливаете хоть какой-то смысл в моих словах?

– В ваших словах заключен смысл всего этого мира, – заверила она его.

Но Уилл был слишком занят наблюдением за ней, чтобы обращать чрезмерное внимание на ее ответ.

– Вы настолько невероятно красивы, – сказал он потом. – Но будь вы даже уродливы, это не имело бы никакого значения. Вы остались бы достойной кисти Рембрандта, но только пятитысячекратно более гениального Рембрандта, – повторил он понравившийся оборот речи. – И при этом я не хочу переспать с вами. Нет, это неправда. Я бы очень хотел переспать с вами. Очень сильно, вот в чем истина. Но ничего не изменится, если мне это так и не удастся. Я буду продолжать любить вас – любить так, как положено человеку, считающему себя христианином. Любовь, – произнес он, – любовь… Еще одно слово, которое воспринимается чуть ли не грязным. «Влюбиться», «заняться любовью» – с этим все в порядке. Но любовь сама по себе воспринимается неприличным словом, которое я не мог заставить себя вымолвить вслух. Однако теперь, теперь… – Он улыбнулся и покачал головой. – Можете мне не верить, но я начал понимать, что люди имеют в виду, когда говорят: «Бог – это любовь». Какой мне представлялось это банальной глупостью! Но оказывается, что так и есть. Как есть это ваше совершенно необыкновенно прекрасное лицо. – Он склонился, чтобы всмотреться в него пристальнее. – Словно смотришь в хрустальный шар, – добавил он, сам себе не веря. – Видишь все время что-то новое. Вы даже представить себе не можете…

Но она могла себе представить все.

– Не забывайте, – сказала она, – что мне доводилось бывать на вашем месте.

– А вы всматривались потом в лица людей?

Она кивнула:

– В свое собственное в зеркале. И конечно же, в лицо Дугалда. Боже мой! Что было, когда мы с ним в последний раз приняли средство мокша вместе! Он стал выглядеть героем какого-то невероятного мифического эпоса, никогда не существовавшего, – об индийцах в Исландии, о викингах в Тибете. А потом без предупреждения обернулся Майтрейя Буддой. Совершенно точным и узнаваемым Майтрейя Буддой. От него исходило такое сияние! Я и сейчас еще могу…

Она осеклась, и внезапно Уилл обнаружил, что смотрит на Воплощенное Горе с семью мечами, пронзившими сердце. Видя признаки боли в темных глазах и в опущенных уголках рта с красивыми припухлыми губами, он понял – рана для нее оказалась почти смертельной. Понял, потому что его собственное сердце все еще кровоточило. Он сжал ее руки. Разумеется, здесь не помогли бы никакие слова, никакая философия утешения, – существовала только общая для двоих мистерия прикосновения, только такая передача от кожи к коже потока вечности.

– Человек легко оступается, – сказала она потом. – Слишком легко. И очень часто падает.

Она глубоко вздохнула и напрягла плечи.

И снова у него на глазах ее лицо, все ее тело претерпели еще одну метаморфозу. Он видел, что в этом маленьком и хрупком с виду человеческом существе было достаточно сил, чтобы противостоять любым страданиям. Воля, способная тягаться со всеми мечами, которые судьбе было угодно вонзить в нее. Почти угрожающая в величии своей решимости бороться, темная богиня Цирцея сменила только что сидевшую перед ним милосердную Матушку Долорес. Нахлынули воспоминания о том, как этот тихий голос покорил его, рассказывая о лебедях и о соборе, об облаках и о гладкой поверхности воды. И когда он вспомнил все это, лицо перед ним вдруг озарилось осознанием своего триумфа. Не только сила, но и внутренняя властность – он увидел ее отражение на лице, почувствовал ее присутствие и поневоле весь сжался.

– Кто же вы такая?

Сузила посмотрела на него, не говоря ни слова, а потом весело улыбнулась.

– Не надо так пугаться меня, – сказала она потом. – Я уж точно не самка богомола.

Он улыбнулся ей в ответ – улыбнулся смеющейся девочке, обожавшей поцелуи и откровенно приглашавшей к ним.

– Слава Богу! – воскликнул он, и любовь, которая улетучилась было под влиянием испуга, снова нахлынула приливной волной счастья.

– Слава Ему за что?

– За то, что наградил вас благословением чувственности.

Она снова улыбнулась:

– Что ж, шила в мешке не утаишь. По крайней мере такого.

– Вся эта мощь, – сказал он, – вся восхитительная, но ужасающая сила воли! Из вас мог бы получиться отличный Люцефер. Но к счастью, Провидению было угодно…

Он высвободил свою правую руку и подушечкой вытянутого указательного пальца прикоснулся к ее губам.

– Благословенный дар чувственности – вот что спасло вас. Но здесь заключена лишь половина спасения, – понял он, с отвращением вспоминая лишенные любви лихорадочные объятия в розовом алькове. – Только часть спасения. Потому что есть, конечно же, и еще одна важная вещь: то самое познание, кто ты есть на самом деле. – Он немного помолчал, чтобы продолжить: – Мэри с мечами, пронзившими сердце, и Цирцея и Нинон де Ланкло[84], а потом – кто еще теперь? Кто-нибудь вроде Джулианы из Нориджа[85] или Екатерины Генуэзской[86]. В вас на самом деле воплощены все эти женщины?

– И вдобавок полная идиотка, – заверила его она. – Плюс вечно обеспокоенная, но не слишком заботливая мать. Плюс маленькая педантка и мечтательница, какой я была в детстве. Плюс в будущем дряхлая умирающая старуха, которая посмотрела на меня из зеркала, когда мы в последний раз принимали средство мокша вместе. А затем Дугалд тоже посмотрел и увидел, каким он станет еще через сорок лет. А менее чем через месяц, – добавила она, – он был уже мертв.

Человек легко оступается, человек часто падает… Наполовину скрытое в таинственной тени, наполовину сиявшее не менее таинственным золотистым светом, ее лицо снова сделалось маской страдания. Он мог видеть, что глаза, погруженные глубоко в темные глазницы, были теперь закрыты. Она удалилась в какое-то иное время и находилась там одна, где-то не здесь, – с мечами, торчавшими из открытой раны. Снаружи снова начали заливаться петухи, и вторая майна взялась за свои призывы к состраданию – на полтона выше, чем первая.

– Каруна.

– Внимание. Внимание.

Уилл снова поднял руку и коснулся ее губ.