Феликс Кривин - Хвост павлина

Молодой человек на почте воскликнул радостно:

— Придет пора сыграть в ящик — не сыграешь: ящиков нет!

Маленькая неудача может стать поводом для большой удачи. Справедливо воскликнул другой молодой человек:

— Употребляйте с пользой все, что направлено против вас: на Диогена тоже катили бочку!..

Говорят, наши пороки — продолжение наших добродетелей. В этом случае такая добродетель, как язык, имеет весьма пышное продолжение. По крайней мере, больше тратится усилий, чтобы заставить его замолчать, нежели на то, чтоб поощрить его к разговору. Конечно, кого-то тянут за язык, кому-то развязывают язык, с кем-то находят общий язык… Но все остальное — призыв к молчанию. Тут надо и прикусить язык, и придержать, и даже проглотить язык (а особо опасных случаях). Рекомендуется держать язык на привязи, а проще говоря — за зубами. В противном случае — тут тебе и пожелание типуна на язык, и совет языку отсохнуть, и сожаление, что язык без костей. Дело, впрочем, не ограничивается одними пожеланиями. Совершается немало решительных действий, чтобы не дать языку заговорить: и наступают на язык, и укорачивают язык, и стараются не дать языку воли. Потому что считается, что язык наш — враг наш, что он страшнее пистолета, что он длинный, злой и вообще плохо подвешен.

О добрых языках почему-то в народе умалчивают. И даже всемогущее Слово считают всего лишь серебром, тогда как молчание — золотом.

Если судить по этим изречениям, можно подумать, что людям вообще не нужен язык, что он для них — обуза. Но в то плохое, что сказано о языке, сказано благодаря языку… На этом и основывается оптимизм языковедов…

Не обессудь, читатель, если ты не языковед…

Не обессудь… Что значит — не обессудь? В высоком смысле — не лишай меня «суда», в невысоком — не лишай меня «ссуды»…

…Самое прекрасное слово может приобрести ужасающий смысл, поскольку настоящий его смысл определяется смыслом всего предложения. И даже смыслом нескольких предложений.

Вот одно из таких слов в контексте:

— То, что муж Анны Михайловны — алкоголик, распутник, хулиган и дурак, что он истязает жену и живет на ее иждивении, что он тупое, невежественное, ленивое и грязное существо, — все это еще не самое страшное. Самое страшное — что он «однолюб».

А вот еще одно благородное, тонкое слово, приобретшее грубый смысл не от контекста, а просто от грубого обращения.

Наконец-то я нашел в одном из словарей это словечко — «вкалывать» в значении тяжелой и неприятной работы. А то все вокруг вкалывают, а словари об этом молчат.

Словари молчат о многом, о чем люди говорят, в том числе и о том, что людям приходится вкалывать в значении неприятной работы.

А люди — говорят. Как-то в поликлинике даже медсестра заикнулась о том, что она с утра до вечера вкалывает, но в ее устах это прозвучало неубедительно, потому что «вкалывала» она в буквальном, первоначальном значении этого слова. Слово, огрубев от просторечного употребления, вернулось к своему первоначальному, тонкому смыслу и само себя не узнало: неужели я когда-то было таким?

…Умирают на земле имена. Сейчас уже редко встретишь Харлампия Сияющего Любовью. И Калистрата — Прекрасного Воина. А куда девался Павсикакий — Борец Со Злом? Есть Акакий — Беззлобный. Есть Иннокентий Безвредный. А где Павсикакий — Борец Со Злом?..

В наше время он считается неблагозвучным. Вадим-Смутьян — благозвучен, Тарас-Бунтарь — благозвучен, а Павсикакий — Борец Со Злом — почему-то неблагозвучен.

Конечно, для того, чтоб бороться со злом, необязательно быть Павсикакием. Можно быть Емельяном — Ласковым — и при этом быть Пугачевым.

…Почему Дантес известней Мартынова? Не потому ли, что убийца въезжает в историю на плечах своей жертвы, а в литературе плечи Пушкина выше, чем плечи Лермонтова?

Не только поэтому. Определенную роль сыграло и то, что фамилия Мартынов слишком распространена, чтобы стать нарицательной. Всякий раз придется уточнять: «Это какой Мартынов? Меньшевик? Астроном? Поэт?»

О Дантесе ничего не нужно уточнять. Нет в России другого Дантеса.

Фамилия, ставшая нарицательной, не терпит однофамильцев. Поэтому предположение Пушкина, что Чаадаев «в Риме был бы Брут», нередко понимается так, что Чаадаев, будучи в Риме, непременно убил бы Цезаря. А у Пушкина речь совсем о другом Бруте: не о Марке Юнии, а о Люции Юнии, жившем примерно за пятьсот лет до Марка.

Люций Брут, один из основателей Римской республики, фигура в истории Рима заметная, но ее заслонила фигура Марка Брута. Потому что убийство легче запомнить, чем долгую и кропотливую государственную деятельность…

Никому не известные имена легко уживаются в одном тексте. Известным трудней. Больно видеть, как они, чужие и несовместимые, живут в нем, втайне ненавидя друг друга, но подчиняясь общему смыслу, которому призваны служить.

Разве можно спокойно читать эту фразу: «Сестры Наталья Гончарова, в замужестве Пушкина, и Екатерина Гончарова, в замужестве Дантес…»?

«Слабый» синоним «прекрасному» лишь тогда, когда речь идет о прекрасном слабом поле. Но в большинстве случаев «слабый» и «прекрасный» — враги. Или, как их принято называть, антонимы (прекрасные стихи — слабые стихи).

Но жизнь слов сложнее, чем кажется на первый взгляд, и синоним может обернуться антонимом. Допустим, синоним слова «профессия — ремесло». А «профессионал» и «ремесленник»?

Антонимы многому учат нас. Антонимы предупреждают: «Не заводите «дорогой» обстановки, чтоб на ее фоне не выглядеть слишком «дешево»!“, «Не употребляйте «дешевых» фраз, это вам «дорого» обойдется!»

Но иногда противоположность чисто внешняя, и антонимы не такие уж антонимы, как может показаться на первый взгляд. Например, «потолок» буквально означает: «равный полу». Равный — какого бы он ни достиг потолка!..

…Все относительно просто, пока не выходишь за пределы пословицы или поговорки. «На ловца и зверь бежит». Прекрасно! Особенно, если не такой уж страшный зверь и ловец не робкого десятка. «Тише едешь — дальше будешь»: пословица призывает не только не спешить, но и не шуметь о своем движении. Из такой пословицы и выезжать не захочешь. А «не боги горшки обжигают»? Это и вовсе отличная пословица. В такой пословице можно век жить — не тужить. С одной стороны, горшки обжигают не боги, значит, работа не требует особого мастерства. А с другой — и о качестве нечего спрашивать; ведь обжигают горшки — не боги!..

«Я увидел ее и остановился как вкопанный. Я влюбился по уши и предложил ей: «Давайте сядем, в ногах правды нет».

И все было прекрасно, и никто не вспомнил, что «в ногах правды нет» потому, что эту правду добывали под пытками, больно ударяя по ногам, а «как вкопанные» мы останавливаемся, напоминая тех, кого заживо закапывали в землю. «По уши» закапывали — тут уж было не до любви!