Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)

— Да. Продолжай.

— Что продолжать? Это все, и все дело именно в этом!

На розовато-лиловом ковре появилось пятнышко размером с четвертак. Оно потемнело, разбухло и выросло в небольшое фруктовое дерево. Сэмпсон сорвал один из пурпурных стручков, понюхал, положил на стол. Он посмотрел на Лэнигена твердо, печально.

— Ты уже рассказывал мне раньше про этот свой кошмарный мир, Том.

Лэниген кивнул.

— Мы обсудили его, проследили истоки, раскрыли его смысл для тебя. В последние месяцы, как мне кажется, мы установили, почему тебе необходимо терзать себя этими кошмарами и ночными страхами.

Лэниген кивнул с несчастным видом.

— Но ты отказываешься посмотреть правде в глаза, — продолжал Сэмпсон. — Ты каждый раз забываешь, что мир твоих снов — это сон, только сон и ничего больше, сон, управляемый произвольными законами, которые ты сам же и создал для удовлетворения нужд твоей психики.

— Хотелось бы мне в это верить, — сказал Лэниген. — Загвоздка в том, что этот мой треклятый кошмарный мир странно логичен.

— Ерунда, — ответил Сэмпсон, — это все потому, что твоя иллюзия герметична, замкнута на себя, сама себя питает и поддерживает. Поведение человека определяется его взглядами на природу окружающего мира. Зная эти взгляды, можно полностью объяснить его поведение. Но изменить эти взгляды, эти допущения, фундаментальные аксиомы почти невозможно. Например, как можно доказать человеку, что им не управляет какое-нибудь секретное радио, которое только он один слышит?

— Я, кажется, начинаю понимать, — пробормотал Лэниген. — Со мной что-то похожее?

— Да, Том, с тобой что-то вроде этого. Ты хочешь от меня доказательств, что этот мир реален, а мир твоих снов — фальшивка. Ты предполагаешь, что сможешь выкинуть из головы все эти фантазии, если я смогу представить тебе такое доказательство.

— Именно так! — воскликнул Лэниген.

— Но дело в том, что я не могу тебе его дать, — сказал Сэмпсон. — Природа мира очевидна, но недоказуема.

— Слушайте, док, но ведь я не так серьезно болен, как этот парень с секретным радио, а?

— Ну, конечно, нет. Ты более логичен, более рационален. У тебя есть сомнения в реальности мира, но, к счастью, ты также подвергаешь сомнению и свои иллюзии.

— Тогда давайте попробуем, — сказал Лэниген. — Я понимаю, что вам это трудно, но я постараюсь воспринять все, что в силах буду воспринять.

— Это в общем-то не моя область, — сказал Сэмпсон. — Такими делами занимаются метафизики. Боюсь, что я не слишком силен в этих вещах…

— Давайте попробуем! — взмолился Лэниген.

— Ну, хорошо, давай.

Сэмпсон задумался, наморщил лоб. Затем сказал:

— Мне кажется, что, поскольку мы исследуем этот мир с помощью своих чувств, то, следовательно, должны в своем анализе опираться на свидетельство этих чувств.

Лэниген кивнул, и доктор продолжал.

— Итак, мы знаем, что вещь существует постольку, поскольку наши чувства утверждают, что она существует. Каким образом можно проверить достоверность наших наблюдений? Путем сравнения их с сенсорными ощущениями других людей. Мы знаем, что ощущения нас не обманывают, если ощущения других людей относительно существования какой-либо вещи согласуются с нашими.

Лэниген обдумал все это и сказал:

— Значит, реальный мир — это просто то, что о нем думает большинство людей?

Сэмпсон скривил губы и ответил:

— Я же тебе говорил, что не силен в метафизике. Но все же я думаю, что это было приемлемое доказательство.

— Да, конечно… Но, док, предположим, что все эти наблюдатели заблуждаются. Например, предположим, что существует много миров и много реальностей. Предположим, что это одна только грань существующего из бесконечного их числа. Или предположим, что природа реальности обладает способностью меняться и что каким-то образом я могу постичь это изменение…

Сэмпсон вздохнул, выловил маленькую зеленую летучую мышь, запорхнувшую под полы его куртки, и машинально прихлопнул ее линейкой.

— Тут-то и зарыта собака, — сказал он. — Я не могу опровергнуть ни одного из твоих предположений. Я думаю, Том, что нам лучше было бы еще раз пройтись по твоему сну с начала и до конца.

Лэниген скривился.

— Мне бы действительно не хотелось этого делать. У меня предчувствие…

— Я знаю, — сказал Сэмпсон, слабо улыбаясь, — но это помогло бы нам разобраться раз и навсегда, не так ли?

— Возможно, так, — сказал Лэниген. Он набрался храбрости и (совершенно, кстати, напрасно) произнес:

— Ну, хорошо, этот мой сон начинается так…

И как только он начал говорить, ужас охватил его. Он чувствовал головокружение, слабость, страх. Он попытался подняться с кушетки. Лицо доктора маячило над ним. Он увидел отблеск металла, услышал голос Сэмпсона:

— Кратковременный приступ… попытайся расслабиться… думай о чем-нибудь приятном…

Затем то ли Лэниген, то ли мир, то ли оба сразу канули в небытие.

Лэниген пришел в сознание. Прошло, а может быть и нет, какое-то время. Могло случиться, а может и нет, все что угодно. Лэниген сел, выпрямился и посмотрел на Сэмпсона.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Сэмпсон.

— Я в порядке, — ответил Лэниген. — А что со мной было?

— Тебе стало плохо. Ничего страшного.

Лэниген откинулся назад и попытался успокоиться. Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниген закрыл глаза и досчитал до двадцати, затем осторожно снова открыл их. Сэмпсон все еще писал.

Лэниген оглядел комнату, насчитал пять картин на стенах, пересчитал их снова, поглядел на зеленый ковер, нахмурился, снова закрыл глаза. На этот раз он считал до пятидесяти.

— Ну что, продолжим разговор? — спросил Сэмпсон, захлопнув тетрадь.

— Нет, не сейчас, — ответил Лэниген.

(Пять картин. Зеленый ковер).

— Ну, как хочешь, — сказал доктор. — Кажется, наше время истекло. Но можешь еще прилечь в передней, прийти в себя…

— Нет, спасибо, я пойду домой, — ответил Лэниген.

Он встал, прошагал по зеленому ковру, оглянулся, посмотрел на пять картин и на доктора, который ободряюще улыбался ему вслед. Затем вышел в переднюю, пересек ее, через внешнюю дверь вышел в коридор, по коридору прошел к лестнице и по лестнице спустился к выходу на улицу.

Он шел и глядел на деревья, на ветвях которых зеленые листья шевелились слабо и предсказуемо под легким ветерком. На улице было оживленное движение, и транспорт, в полном соответствии со здравым смыслом и правилами движения, вперед двигался по правой стороне улицы, а назад — по левой. Небо было голубым и очевидно оставалось таким долгое время.