Александр Житинский - Страсти по Прометею

Самым добрым было отказаться от профанации науки.

С такой мыслью я и отправился в студию. В кабинете главного меня ждали. Севро, Морошкина и Тиша встретили меня согласованным ледяным молчанием. Чувствовалось явное презрение к дезертиру от журналистики.

— Петр Николаевич, я надеюсь, вы пошутили? — спросил Севро.

— Нет, — сказал я тихо, но твердо.

— У нас с вами подписанный договор. Это официальный документ, — продолжал пугать меня Севро.

— Я заплачу неустойку, — сказал я.

— Вы сделаете сценарий, — гипнотически проговорил главный.

— Петр Николаевич переутомился, — нежно сказала Морошкина.

Тиша открыл глаза и сказал, что он тоже переутомился с этими Прометеями.

— Отпустите меня, — попросил я жалобно. — Когда я мог, я делал. А теперь не могу. Морально и физически.

Внезапно на столе главного зазвонил телефон, Севро поднял трубку и слушал десять секунд. Выражение его лица при этом менялось с безразличного на гневное.

— Прямых — это кто? — спросил он, зажав мембрану ладонью.

— Это заместитель Рязанцевой, — сказал я.

— Немедленно приезжайте, — сказал Севро в трубку. Потом он ее положил и уставился на меня с чрезвычайной злостью.

— Этого только не хватало, — сказал Валентин Эдуардович.

Он ничего объяснять не стал, а спросить мы не решались. Севро задумался, совершенно окаменев. Так мы просидели минут двадцать, пока не пришел Прямых. Он ворвался в кабинет и горестно воскликнул:

— Что же теперь делать, товарищи?

— Объясните сначала товарищам, — сказал Валентин Эдуардович. — Они еще ничего не знают.

И Прямых объяснил. Произошло ужасное несчастье. Антонина Васильевна испытывала новый вид вакцины. Естественно, в лучших традициях микробиологии она испытывала его на себе. У вакцины оказался какой-то побочный эффект. В результате Рязанцева попала в больницу. Ее положение было тяжелым. В рассказе Павла Ильича сквозило почтительное осуждение поступка Рязанцевой.

— Что вы предлагаете? — спросил Севро у Морошкиной, когда заместитель кончил.

— Снять передачу, — сказала Люся.

— Проще снять вас, чем передачу, — сказал Севро.

— Вот что я подумал, товарищи, — вкрадчиво вступил Прямых. — Поступок Антонины Васильевны, без сомнения, является примером беззаветного служения науке. Может быть, вы построите передачу на этом факте?

И Прямых начал у меня на глазах продавать самоотверженный поступок своей руководительницы. Большое воспитательное значение… Пример для молодежи… Подвиг ученого…

Самое главное, что он все говорил правильно. Это меня и завело. Важно не что говорят, а кто говорит. И зачем.

— Я как ученик Антонины Васильевны могу сам рассказать о ней, — скромно предложил Прямых.

— Расскажите! — крикнул я, уже не помня, где нахожусь. — Вам за это хорошо заплатят! Покажите кадры, как она ездила в Африку! Вы-то небось не ездили?

— У меня другая работа, — надменно сказал Прямых.

— И у меня другая работа!! — заорал я и выбежал из кабинета. За мной погнались Морошкина с Тишей. На лестнице они меня поймали и принялись уговаривать, чтобы я не горячился.

Первый раз со мной такое приключилось. Обычно я спокойно и несколько иронически отношусь к действительности. Но если действительность откалывает такие номера, я умываю руки.

Наверное, у меня завелись микробы совести.

Короче говоря, я ушел. Совсем. Морошкина не поленилась одеться и выйти со мной на улицу. Она тоже была возбуждена и жаловалась на судьбу. На углу мы расстались. У Людмилы Сергеевны, у бедной Люсеньки, в глазах появились слезы. Привыкла она ко мне. Люся с обреченным видом пожала мою руку и сказала на прощанье, чтобы я не думал о ней плохо.

А я и не думал оней плохо. Я плохо думал о себе. Правда, теперь появились предпосылки, чтобы думать о себе лучше.

Когда я пришел домой, жена по глазам поняла, что с Прометеями покончено. Доконали они меня и отомстили за легкомыслие. Орел улетел. Жена подошла ко мне и поцеловала.

— Я давно хотела тебе сказать, чтобы ты с этим кончал, — сказала она.

— А чего же не сказала?

— Я думала, тебе нравится.

Я в последний раз засмеялся нервным и ожесточенным смехом, и мы стали обсуждать планы на будущее. Разговор о побочном заработке больше не возникал. Как-то само собою стало ясно, что здоровье дороже. А чистая совесть и подавно.

В положенный срок состоялась передача о микробах. Я к тому времени уже настолько пришел в себя, что смог ее посмотреть. На экране я увидел Павла Ильича Прямых в безукоризненном костюме. Он заливался соловьем о подвиге Рязанцевой. При этом он не забывал подчеркнуть, что является ее учеником. Вероятно, телезрители так и подумали, что Павел Ильич после передачи пойдет испытывать на себе вакцину. Черта с два! Ничего такого он не сделает.

Я посмотрел передачу и понял, что мне нужно сейчас же идти к Рязанцевой. Без этого визита я не мог считать свою деятельность в качестве журналиста законченной. И я объясню, почему.

Бывают такие люди, перед которыми совестно. Они, к счастью, встречаются не так часто. Иначе жизнь превратилась бы в сплошное мученье. Хочется почему-то, чтобы они не думали о тебе плохо. Рязанцева должна была знать, что я еще не совсем пропащий человек.

Я купил букет цветов и поехал домой к Антонине Васильевне. Она уже выписалась из больницы и поправлялась дома. Почему-то я волновался.

— Вы? — удивилась Рязанцева, открыв дверь. — Я думала, что у вас хватит совести больше не появляться.

— Антонина Васильевна… — пролепетал я.

— Зачем вы устроили это постыдное зрелище? Кто разрешил вам пустить на экран этого подхалима? — наступала Рязанцева.

С трудом мне удалось заставить ее выслушать мою исповедь. Я начал с самого начала, ничего не утаивая. Антонина Васильевна пригласила меня в комнату и налила чаю. Жила она одна в маленькой квартирке. На стене комнаты висела большая фотография улыбающегося до ушей негритянского мальчика. Как она объяснила, это был ее крестник. Его звали Антонина-Василий-Рязанцева.

Я рассказал Антонине Васильевне о своих злоключениях, и мне сразу стало легко.

— Петя, у вас такая интересная наука, — с материнской лаской сказала она и даже зажмурилась, такая у меня была интересная наука.

— Денег не всегда хватает, — сказал я. — Поэтому я и клюнул на удочку.

— Чудак вы человек! — сказала Рязанцева. — Послушайте меня, старуху. Я сейчас вспоминаю свою бедную молодость с радостью. У меня было много сил, много работы и мало денег. Сейчас наоборот. Хотя нет, работы все равно много. Тогда я была неизмеримо счастливее, чем теперь.