Ольга Онойко - Море Вероятностей

Алиса Лаунхоффер пела исходники восемнадцатой ЛаОси.

…И тогда Вася понял наконец, что к чему, и принялся эти исходники торопливо копировать.

— Какая милая парочка, — сказала Цинкейза.

Она стояла в конце тёмной улицы, величественная и прекрасная. Золотое платье ниспадало к прозрачным каблукам, на вьющихся волосах сиял королевский венец. Лицо скиталицы было безмятежно–весёлым. Пока она стояла в спокойном ожидании, её одеяния оставались неизменными, но стоило Цинкейзе сделать шаг, золотой шёлк потёк вдоль линий её фигуры, снова и снова подчёркивая и украшая.

Ликка судорожно хватанула ртом воздух. Страх оледенил её. Склоняясь над её плечом, глухо зарычал Кагр.

— Беги, — выдохнул он. – Ликка, беги!

Мелкая дрожь колотила её физическое тело. Ноги словно приросли к земле.

— Беги! – простонал демон войны.

Цинка улыбнулась.

— Мне придётся бросить Кайе здесь, — сказала она. Голос её звучал негромко, но предельно отчётливо. Мягкий, шепчущий, он терзал слух Ликки, как будто раскалённая игла ввинчивалась в её голову. Ликка всхлипнула от боли. Она покачнулась, всплеснула руками, теряя равновесие. Она не могла двинуться с места.

Платье.

Это кошмарное платье.

Неужели Цинка не чувствовала, что надето на ней? Не чувствовала, что торжественный золотой шёлк соткан из чистого страдания, из бесконечного отчаяния и жгучей, испепеляющей ненависти? Как она могла оставаться беспечной, неся на себе такое?

— Вот две сучки! – Цинка коротко дёрнула плечом и снова улыбнулась: — Ладно! Они мне давно надоели. Мне нужен кто‑нибудь новый.

Зубы Ликки застучали от страха. Цинка знала. Цинка чувствовала муки создания, искалеченного ею, обращённого в вечно меняющееся золотое платье. Она находила их забавными.

— Да что с тобой! – рявкнул Кагр и отшвырнул Ликку к обочине. Она вскрикнула и упала, подвернув ногу. В глазах темнело. Восприятие стало грубым и схематичным, мышление критически замедлилось. Ликка едва осознавала себя – но с предельной ясностью осознавала количество боли, приближающееся к ней в облаке золотого блеска.

Всему виной была сверхчувствительность её эмпатических мембран. Будь рядом с нею Улс–Цем, он заставил бы Ликку заглушить мембраны. Тогда она могла бы очнуться и попытаться спастись. Но Улс–Цема не было. Его больше не было… Закрыв глаза, Ликка издала тихий протяжный крик. Горе и чувство потери оказались настолько острыми, что их приоритет поднялся выше приоритета самосохранения.

— Вы двое подходите, — сказала Цинкейза, немного подумала и поправилась: — А впрочем, нет. Мальчик не нужен.

Что‑то очень холодное прокатилось мимо Ликки, заставив её сжаться в комок. Ледяное дыхание пробрало её до костей, волосы встали дыбом. Новый прилив ужаса каким‑то образом откорректировал её эмоциональные процессы. Цифровые инстинкты заработали снова. Глаза Ликки раскрылись. Несколько мгновений она не могла понять, что произошло, что изменилось, что стало неправильным… Потом отключились высшие функции сознания. Остался только страх, беспредельный изматывающий страх. Выплеск адреналина поднял Ликку на ноги, и она побежала прочь, прочь, не разбирая дороги, спотыкаясь и оскальзываясь на ровном месте, рыдая от нестерпимого страха.

Цинкейза убила его.

Она убила её друга.

Убила потому, что он был ей не нужен.

Издалека, будто сквозь пелену грубых фильтров, Ликка слышала, как она смеётся. Она бежала изо всех сил и не могла убежать. Она слышала, как каблучки Цинкейзы клацают по дорожному покрытию. Скиталица не торопилась. Смешное подобие погони развлекало её, и только поэтому она позволяла Ликке метаться. Никак, нигде Ликка не смогла бы скрыться от неё. Её усилия были бессмысленны и напрасны. Но страх туманил её разум и гнал вперёд, дальше, куда угодно, лишь бы скорее и дальше, подобно раскалённым кнутам, которыми сама она когда‑то гнала в Аду грешников. Человеческое сердце дико колотилось в груди. Тёмные дома перемежались руинами, мелькали деревья, ворота, брошенные машины. Молнии рассекали небо. Над горизонтом снова и снова вспыхивали отблески беззвучных взрывов. Там шли сражения, но Ликке не было до них дела.

— Врёш–ш-ш–шь… – шелестели листья голосом Цинки, шёпотом её шёлкового подола, — не уйдёш–ш-ш–шь…

Добежав до перекрёстка, Ликка в панике оглянулась. Цинкейза следовала за ней, не ускоряя шага. Она не отставала. Она сладко улыбалась. Её золотое платье горело как солнце. Капризная девочка, маленькая принцесса шла за своей новой игрушкой. Переведя дыхание, Ликка кинулась дальше – и вскрикнула, когда нечто упругое отбросило её назад. Цинкейза выставила перед ней виртуальную стену.

Ликка развернулась и увидела вторую.

Она попятилась, вжимаясь в сеть ловушки. Её колотила дрожь. Цинкейза вдруг оказалась совсем рядом. Золотое платье стремительно изменяло очертания: кринолин, сарафан, сари, палла, туника. Вместе с платьем менялись и украшения: золото текло по шее и запястьям Цинки холодными ручейками. Блистали сапфиры. Роскошные кудри скиталицы подобрала золотая сетка, поверх неё просиял лавровый венок. Изящная рука в череде перстней и браслетов протянулась взять Ликку за подбородок.

Ликка зажмурилась.

Когда она открыла глаза, то не увидела городской улицы. Она стояла посреди боевой рубки Цинкейзы, у подножия командного трона. Собственный её облик тоже изменился, а она даже не почувствовала этого… Теперь тело Ликки соответствовало настройкам по умолчанию. Но её когтистые пальцы всё так же дрожали, а вывернутые колени подламывались.

Цинка улыбалась. Полюбовавшись немного на то, как Ликка дрожит и шарахается от её взгляда, она решительно взяла её за локоть и подтянула к себе. Ноги Ликки подкосились, она рухнула на колени и расплакалась от ужаса. Обеими руками Цинка взяла её за рога.

— Надо же, — сказала она, вглядываясь в глаза Ликки так, словно читала в них её исходный код. – Такая маленькая и такая… интересная. К тому же, ты суккуб. Это должно быть особенно занятно.

Она вздёрнула голову Ликки и поцеловала её в рот.

Губы Ликки покорно открылись, глаза остекленели. Она смотрела в мерцающее марево над троном Цинкейзы. Зрачки отказывались смещаться. Дистресс исказил гормональный фон физического тела, предельные напряжения эмпатических мембран привели к блокировке третичных мостов и лиг атрибуции. Ликка впала в подобие транса. Язык Цинкейзы скользнул по кромке её зубов и потрогал клыки, руки скиталицы отпустили её рога и обхватили шею, потом Цинкейза нащупала её грудь, оцарапала сосок длинным ногтем. Ликка не сопротивлялась. Она даже перестала дрожать. Цинкейза выпрямилась, глядя на неё с усмешкой, и сказала: