Бен Элтон - Слепая вера

Физиприсы были введены сравнительно недавно. Двадцать солнцестояний тому назад, когда Траффорд только приступил к трудовой деятельности, от него вообще не требовала физического присутствия на рабочем месте. По-настоящему на работу ходили немногие, разве что официанты да стриптизерши. В ту пору преимущества виртуального существования казались неоспоримыми. Держать людей подальше друг от друга было полезно как минимум из санитарных соображений, и мало кто сомневался в том, что когда-нибудь на домашний режим перейдут абсолютно все. Однако затем в стране наметились нездоровые тенденции, вызвавшие тревогу и у Храма, и у правительств и заставившие их признать необходимость Личного Общения. Соцработники и духовные наставники обнаружили, что люди, привыкшие иметь дело лишь с виртуальными индивидуумами, теряются, очутившись в реальном мире. Не умея нормально вести себя в обычном человеческом окружении, они становятся неловкими, косноязычными и время от времени совершают попытки перестрелять как можно больше народу, прежде чем обратить свое оружие на себя самих.

Стало ясно и то, что у человека, сидящего перед компьютерным экраном в крошечной квартирке, заваленной коробками из-под пиццы, практически нет шансов найти себе полового партнера. Из-за этого в Храме разгорелись дебаты. При том, что каждый второй ребенок умярал в младенчестве, первейшей духовной обязанностью паствы было производить на свет как можно больше детей, но делать это без участия половых партнеров не представлялось возможным. В результате Верховный Совет Храма постановил, что правительство должно позволить людям общаться более регулярно, и физиприсы стали обязательными.

Таким образом, подлинную причину того, что в это вонючее, обжигающе знойное утро месяца сагиттария Траффорд был вынужден пробираться через завалы эмоционально заряженных отходов хронически травмированного общества, следовало искать в необходимости производить на свет детей и препятствовать их превращению в сумасшедших массовых убийц.

Траффорд состоял на государственной службе. Большинство трудоспособных лиц, не занятых в ресторанном и гостиничном бизнесе, были государственными служащими, так что правительство возглавляло список работодателей с большим отрывом от своих фиктивных конкурентов. А поскольку почти все, что требовалось населению, доставляли из-за рубежа, основной задачей властей было найти людям хоть какое-нибудь дело.

Траффорд работал в Госбанде – Государственном банке данных, который был создан для того, чтобы собирать и хранить информацию обо всех жителях страны. Исторически Госбанд возник в недрах Министерства внутренних дел, но с тех пор вырос до таких гигантских размеров, что уже само Министерство внутренних дел благополучно затерялось в его недрах. В Госбанд попадали любые, даже самые незначительные сведения обо всех, даже самых незначительных гражданах. Каждая финансовая операция, каждое появление в зоне обзора камеры скрытого наблюдения, каждый щелчок мышкой, каждый едва заметный дефект глазной сетчатки, каждая зубная пломба регистрировались компьютерами Госбанда и с течением времени запечатлевались в виде специальных кодов на маленьких черных полосках на обороте членских карточек, выдаваемых прихожанам Храма.

Это не было ни гипертрофией социологических наблюдений, ни зловещим симптомом прихода к власти всеведущего полицейского государства. У полиции был свой банк данных для борьбы с террористами, что отнюдь не сокращало численности последних: ведь уже давным-давно стало понятно, что нельзя помешать человеку взорвать себя в месте большого скопления народа, если он твердо вознамерился это сделать. Мало того – чуть ли не все жители страны, включая потенциальных террористов и убийц-социопатов, сами выносили мельчайшие подробности своей жизни на свои персональные веб-страницы и жили в надежде, что кто-нибудь это прочтет. В мире, где стремление к обособленности считалось извращением и преступлением против веры, правительству не имело смысла тратить деньги на организацию неусыпного надзора за всеми и каждым.

Однако Госбанд продолжал расти и набирал все больше и больше сотрудников исключительно ради того, чтобы записывать и хранить все больше и больше информации. Насколько было известно Траффорду, никто и никогда не интересовался информацией, которую он сохранял. К нему никогда не обращались с просьбой кому-либо ее передать. Он просто обрабатывал ее, как миллионы его коллег, и все эти бесконечные факты переливались из машины в машину, образуя что-то вроде бескрайнего волнующегося моря. Иногда, во сне, Траффорду мерещилось этакое информационное цунами – миг, когда все электронные импульсы, биллионы и триллионы микрокоммуникаций объединятся в одну гигантскую неодолимую волну и потопят всех обитателей страны в виртуальной версии их собственных жизней.

Несмотря на ясность этой картины и на то, что отчеты о снах считались важным элементом как социального общения, так и религиозной практики, Траффорд никому не рассказывал об этом своем видении. Если ему предлагали пересказать какой-нибудь сон на публичной исповеди или за чашечкой шоколада-латте на физиприсах, Траффорд никогда не говорил правды. Вместо этого он конструировал сны, заимствуя кусочки из бесконечных саг других людей и сшивая их вместе – испуганный кролик из одного чужого рассказа, чувство падения из второго, внезапная уверенность в том, что «все хорошо», из третьего, – покуда не получалась приемлемая байка, которая позволяла ему дотянуть до момента передачи микрофона следующему оратору.

И никто не замечал фальши. Всем было не до того: ведь у каждого просилась наружу его собственная заветная история. Траффорд держал свои сны в секрете не потому, что считал их хоть сколько-нибудь значительными; он не видел в них смысла сам и, следовательно, полагал их вдвойне бессмысленными для других. Он держал их в секрете по одной простой причине: ему было физически приятно сознавать, что у него есть секрет. Что он оставляет свои переживания при себе. У Траффорда вызывал душевное волнение любой секрет, даже самый банальный, – что угодно, лишь бы оно было известно только ему. Лишь бы хоть чем-нибудь ни с кем не делиться.

С усталой пoкopностью Траффорд присоединился к толпе желающих попасть на станцию. Как ни старались власти перераспределить живые потоки, сдвигая рабочие часы у разных групп населения, перед входом в метро всегда была толпа. Да и не только в метро – толпа была перед входом куда угодно и внутри чего угодно. Зачастую отдельная толпа собиралась еще и на подступах к чему угодно: люди терпеливо ждали, когда они смогут присоединиться к толпе тех, кто стоит у входа и терпеливо ждет, когда он сможет присоединиться к толпе тех, кто находится внутри. Все проводили так много времени в очередях, ползущих со скоростью улитки, что ожидание вошло у народа в плоть и кровь: люди брели медленно, подволакивая ноги, даже в тех редких случаях, когда никто не загораживал им дорогу впереди и никто не напирал на них сзади. Власти не раз устраивали месячники здоровья в надежде, что люди снова научатся выпрямлять спину и ходить нормальной походкой, а не семенить по-голубиному. Пропагандисты говорили, что это полезно для позвоночника и к тому же позволяет целеустремленно вглядываться в горизонт. Но их никто не слушал – возможно, понимая, что вряд ли стоит идти нормальным шагом, если это всего лишь скорее приведет тебя к очередной уличной пробке.