Йохен Шимманг - Новый центр

— Это величайшее заблуждение, — говорил он, пока мы шли по направлению к вилле, где раньше жил Генерал, а теперь временно располагалась библиотека Зандера, — величайшее заблуждение считать, что развалины и руины несовместимы с гармонией и красотой. Вспомните, как выглядела эта территория во времена террора: замкнутая система, в том числе и с архитектурной точки зрения, которая служила исключительно сохранению власти и защите ото всего, что могло этой власти угрожать. Система, так сказать, без изъяна, рассчитанная на вечность, да она и казалась нам вечной. При этом продержалась она всего девять лет. Затянувшийся террор, если он какое-то время длится, всегда губит себя сам. В определенном смысле он задыхается, потому что в нем нет просветов и дышать невозможно. Ну а сейчас, когда территория по-прежнему наполовину в запустении, то есть открыта… — в этот момент из бокового прохода на нас налетел один из внезапных порывов ветра, о которых я уже упоминал, и Ритц заговорил громче, — она и начинает раскрывать свои возможности. Только запустение делает ее по-настоящему богатой, и тогда из бутонов распускаются цветы. Мне здесь только как садовнику работы лет на пять минимум.

Небольшой бортовой грузовик прогрохотал мимо нас, на вид этому старичку уже лет сорок стукнуло. В кабине двое парней; тот, что рядом с водителем, коротко нам кивнул.

— Анархисты, — пояснил Зандер, — за покупками ездили, сейчас раздачу начнут.

Дорога поворачивала. За группой служебных корпусов показалась бывшая вилла Генерала, позади нее начинался парк. Через несколько минут мы добрались до библиотеки, и тут наши пути разошлись: Ритц отправился в парк посмотреть, все ли в порядке, — там группа анархистов занималась уборкой территории.

А мы с Зандером поднялись по лестнице на второй этаж, и из окна стало видно, что́ находится по другую сторону дома: вдалеке виднелось какое-то возвышение, холм, почти круглый, и на нем деревья. Поскольку мы находились на равнине, я спросил, откуда взялся холм.

— Под ним скрывается старый бункер, — сказал Зандер. — Разумеется, бункер вплотную смыкался с домом Генерала, соединялся с ним совсем короткой дорожкой. Ритц насыпал сверху холм и выбрал вот эту форму кургана, напоминающую могилу гуннов. Генерал-то сбежал, но форма гробницы задумана была как место его последнего пристанища: чтобы создавалось впечатление, что он на самом деле там лежит.

Раздался громкий стук в дверь, и Зандер побежал вниз открывать. Я пошел за ним. За дверью стояли два анархиста и молча показывали на штабеля картонных коробок. Зандер потер руки и обернулся ко мне:

— Книги, целые коробки книг. За работу!

Я думал, что в библиотеке царит если не хаос, то, по крайней мере, неустроенность. На самом деле кое-где в углах громоздились неразобранные книги, но на полках, которые высились до потолка и перемежались только окнами, был полный порядок, все подписано и распределено по предметным областям. В некоторых помещениях расстановка производила впечатление окончательной. От Зандера я узнал, что библиотека через полгода должна открыться, мне же представлялось, что дело в самом своем начале.

Зандера я узнал в тот краткий период, когда был студентом. Сам он учебу уже закончил и работал в университетской библиотеке. Он был на двенадцать лет старше меня, а познакомился я с ним летним вечером 2012 года, когда он, совершенно вымотавшийся, пристроился на газоне перед Институтом германистики. Полиция, которая обыскивала институт, только что уехала. Глаза старших, особенно — самых старших, в эти дни сияли особым светом. Ведь борьба вспыхнула вновь! Lotta continual Unter dem Pflaster liegt der Strand! L’imagination au pouvoir![2] Это были лозунги из тех времен, когда меня самого еще и в плане не было. Впрочем, меня вообще не планировали, но об этом позже.

Был солнечный вечер конца июня, градусов эдак двадцать пять. Я наблюдал за волнениями внимательно, но осторожничал и держался в стороне. Когда полиция отчалила, повсюду на газоне оставались небольшие группки студентов и что-то обсуждали, но, поскольку я был в университете без году неделя — всего два с половиной месяца, я не считал себя вправе вмешиваться в разговоры. Мне было восемнадцать лет, и я мало разбирался в том, что происходило здесь на протяжении нескольких недель. Зандер был единственным, кто сидел в одиночестве, на какой-то подстилке под липой, уткнувшись головой в колени — возможно, он дремал. Поэтому я мог спокойно разглядывать обложку книги, лежавшей рядом с ним. Увесистый кирпич, судя по названию, детектив: «Смерть Хорхе Бургосского» Адама Мелька[3]. Все это ничего мне не говорило. В этот момент Зандер поднял голову и слегка ошарашенно посмотрел на меня, потом улыбнулся и сказал:

— Садись, что стоишь. Ты знаешь эту книгу?

— Нет, даже не слышал никогда. Но я не так уж много читаю.

Это было не совсем верно. Точнее, это было полное вранье. В старших классах я был практически единственным, кто еще читал книжки, игнорируя предисловия, совершенно бессистемно, зато — ночи напролет, запоем. Более того, именно по этой причине я решил изучать германистику и философию, которые давно уже вышли из моды. Но у меня не было желания рассказывать об этом.

— Я читаю ее, — сказал Зандер, — чтобы узнать хоть что-нибудь о годе моего рождения. Тогда эта книга была бестселлером. И потом еще несколько лет. Да сядь же ты наконец.

Я сел, а когда стемнело и стало прохладно, мы перебрались в какую-то пивную, из которой вышли около полуночи.

Когда через четыре года случился путч, Зандера выгнали с работы почти сразу. Потом он устроился в одно маленькое издательство на западной окраине города, а когда режим рухнул — был ли он свергнут? или погубил себя сам? — его попытались пригласить обратно в университет, но он отказался и остался на прежнем месте, пока год назад его не позвали организовывать центральную библиотеку здесь, среди руин. Две недели назад Зандер наконец разыскал меня и спросил, не соглашусь ли я ему помочь; и хотя в старых западных землях мне жилось вполне вольготно, я обещал, что, по крайней мере, навещу его, а потом обдумаю сделанное им предложение.

Теперь ни о каком обдумывании речь уже не шла.

— О твоих обязанностях мы поговорим завтра, — сказал он, — сперва надо распаковать книги!

Книги, которые мы постепенно доставали из двенадцати больших картонных коробок, были добычей, доставшейся нам при распродаже одного книжного собрания. В возрасте восьмидесяти двух лет скончался некий ученый, профессор философии на пенсии, не оставив в завещании распоряжений относительно своей библиотеки. Его дети и внуки (жена умерла лет пятнадцать назад), наверное, выбрали для себя по нескольку книжек, а остальное сочли неинтересным, упаковали в сто двадцать четыре одинаковые по размерам картонные коробки — как уж у них получилось, то есть все вперемешку — и выставили на распродажу. У анархистов, которых послал Зандер, денег хватило только на двенадцать коробок. Участники аукциона, по условиям, не могли заранее ознакомиться с их содержимым: ставки делались вслепую, и каждый покупал кота в мешке. Эту добычу нам, значит, и предстояло оценить — поштучно.