Уильям Шеперд - Шахматные фигуры

Пришел вечер, а с ним и Андреевич. Полюбовавшись отделкой фигур и поколебавшись относительно того, что он будет представлять врага, Андреевич все же согласился играть капиталистическими фигурами. То, что он выиграл, особой тревоги не вызвало. Из двадцати с лишним партий, которые они прежде сыграли, он побеждал Досьева раза два, не больше. Кроме того, Досьев потом вспомнил, что он в тот вечер испытывал непонятную сонливость. И поэтому Досьев ощутил настоятельную необходимость сыграть с Андреевичем теми же самыми фигурами еще раз.

При второй встрече в кабинете Андреевич настаивал на своем праве играть крестьянскими фигурами. Досьев, однако, убедил его сыграть прежними, подчеркнув, что его (Досьева) победа не только уравняет счет между ними, но и восстановит справедливость между фигурами.

Досьев не признался Андреевичу, что испытывает из-за всего этого какую-то напряженность. Именно она, посчитал впоследствии Досьев, и явилась причиной того, что Андреевич выиграл снова.

Третью встречу Досьев устроил иначе. Он украдкой унес шахматную доску с фигурами домой, чтобы можно было сыграть утром в выходной день. Теперь уж сонливость или усталость, наступающие в конце рабочего дня, не скажутся на его игре. К тому же Досьев улегся на покой рано и хорошо выспался. На этот раз вопрос о том, какими фигурами играть, не стоял перед Андреевичем. Дважды выиграв разухабисто мерзкими членами королевской семьи, он был только рад играть ими снова. Собственно говоря, расставляя закованные в цепи пешки, толстых слонов, рушащиеся ладьи, слабаков-коней, распутную королеву и короля, походившего на живые мощи, Андреевич, бросив взгляд на Досьева, ощутил непривычное для себя чувство уверенности. Он выиграл и в третий раз. Да еще как выиграл, со множеством оставшихся фигур, а Досьев был вконец разбит и беспомощен. Однако, глянув на Досьева, Андреевич решил не смеяться вслух, как ему этого ни хотелось. Он скромно попрощался и ушел.

Утром Досьев, жалкий после проведенной в мучительных раздумьях ночи, решил вернуть шахматы на место и больше не вспоминать об этом деле. Участвовать в заседаниях конкурсной комиссии ему не к чему, — его обязанности состояли лишь в том, чтобы допускать присланные работы к конкурсу, отсеивая ненужное. Непосредственно победителей выбирали товарищ Донович и один человек из культотдела Кремля. У Досьева даже мелькнула мысль, а не выбросить ли шахматные фигуры вместе с плохими набросками, грубо сработанными скульптурами и другими беспомощными поделками. Но нет, слишком уж он был щепетилен.

На улице Досьев повстречался с Андреевичем. Неужто осанка его друга действительно стала прямее (грудь он выпятил, а голову держал выше), или Досьеву это только показалось? Вздор, сказал Досьев самому себе. Даже широкая улыбка Андреевича, его «доброе утро» вызвали лишь легкое возмущение Досьева. И все же эта улыбка уже нечто новое. В тот же вечер, увидев, что Андреевич просматривает полки с книгами в задней части библиотеки, Досьев принял решение. Надо каким-то образом довести это дело до сведения товарища Доновича. Завтра же.

Сначала товарищ Донович проявлял нетерпение, затем стал надменным, затем явно недовольным.

— Чертов дурак! Только потому, что ваш друг повысил свое мастерство, а сами вы проявили небрежность, вы ворочаетесь всю ночь в постели и смеете беспокоить меня из-за формы каких-то там деревяшек! Фу! Принесите-ка сюда эти шахматные фигуры. Хочу посмотреть на эти карликовые памятники, от которых вас бросает в дрожь.

Хотя Донович и не имел художественного образования ни в какой области, если не считать разработки методов, как добиться более высокой производительности труда заключенных одного из северных лагерей, в своей реакции на шахматные фигуры Томова он в некотором роде оправдал свое назначение в качестве директора Московского культурного центра.

— Ага! Интересно! Приятный цвет. Искусная резьба. Богатое воображение. Досьев! Я рад, что вы показали мне эти фигуры. Я возьму их домой и развею ваши страхи. Да, они мне нравятся. Вот этот толстяк, этот церковник, он прямо как живой. Вы будто старая женщина, Досьев. Завтра же я велю вам перестать видеть привидения в кусках дерева.

На следующее утро бледный товарищ Донович встревоженно вошел в свой кабинет, что-то бормоча себе под нос. Он сразу же позвонил коллеге в Кремлевский центр культуры, чтобы попроситься на прием как можно раньше. Ему велели зайти немедленно.

Краков внимательно слушал, пока Донович не кончил мямлить и расхаживать по кабинету. Когда же он без сил опустился в кресло, Краков подвел итог:

— Ваша жена, говорите? Три партии — четыре? И каждый раз она играла… как вы их назвали? — растленными фигурами? А потом и ваш сын, который до этого сроду не играл и его приходилось учить ходить? Он тоже выиграл? Неудивительно, товарищ, что вы такой бледный — ведь вы просидели всю ночь, играя в шахматы, причем учили играть ребенка! Какие там враждебные державы, какие еще происки магии — все это дурь, наверняка вы шутите! Но нет, я вижу, что не шутите. А как у вас со здоровьем, товарищ?

После того как Донович запротестовал, что до вечера накануне чувствовал себя совершенно здоровым, Краков решил, сделать какой-нибудь жест, чтобы человеку стало легче.

— Вы принесли доску с фигурами? Ну что ж. Сам я в шахматы не играю, но у меня есть друзья, знающие шахматы. А некоторые, по-моему, исключительно хорошо играют.

Неделю спустя Дановича вызвали к Кракову.

Директор Московского культурного центра, прихватив с собой Досьева, вошел в кабинет и предстал перед Кряковым и двумя неулыбчивыми членами Политбюро — все трое стояли за письменным столом.

— Донович!

— Да, товарищ Краков?

— Эти шахматные фигуры!

— Товарищ! Вы их опробовали?

— Донович, как экспонат, присланный на конкурс, этот ящик обозначен только под номером К-2726. Как фамилия сделавшего эти фигуры? Адрес?

— Да-да. Они у Досьева. Перестаньте дрожать, человече, дайте мне карточку с именем. Пожалуйста, товарищи. Некто Алексович Томов, шерстяная Фабрика, Рыбинск. Вы… мои чувства подтвердились?

— Томов, Алексович, шерстяная Фабрика, Рыбинск. Товарищ Донович, в эти шахматы сыграли ровно шестьдесят семь раз. Пять лучших шахматистов Москвы менялись народными и вражескими фигурами.

— И каковы же результаты, товарищ Краков?

— Как вы и предполагаете, товарищ.

— А причина, вы узнали причину?

— А как же! Во всяком случае, у нас есть сильные подозрения. Играя пролетарскими фигурами, каждый игрок испытывал сонливость. Есть предположения, что фигуры обработаны каким-то особым способом, скорее всего, с помощью краски или красителя, с тем чтобы вызвать этот эффект при обращении с ними. Весьма вероятно, что эти шахматные фигуры — происки империалистов с целью породить неуверенность и страх в нашей славной Народной Республике.