И мы увидели солнце - Татьяна Белова

–Я тебя искала, – сказала она так, будто в его присутствии здесь не было ничего необычного, и продолжила: – Ты не пахнешь. Могу я подойти ближе?

– Ты меня видишь?

– Я тебя чувствую. Ты тёплый.

Юния – гибкая, как веточка, в белом, воздушном снегу. Её макушка могла бы подпирать его подбородок… Он шагнул к ней, сердце грело сильнее, чем обычно и на каждый его шаг падало куда-то вниз, в ледяные пятки. Сельджу глянул сверху вниз на поднятое к нему лицо. Её глаза затопили всю комнату вместе с его головой. Зрачок растекался, как клякса, голубая с потёками ярко-синего. Нет, нет, нет, одёрнул себя джагг, и попятился. Нельзя смотреть, а то чего доброго поверишь, что небо есть, но он то знает! Точно знает – неба нет!

Сельджу зажмурился и увидел снег, который падал с неба. Представил, как ложится в белое и холодное облако, как колючие снежинки тают на коже и стекают каплями по плечам, по спине, животу… Он стал дышать медленнее.

Открыл глаза, и сделал шаг назад.

– Я тебя не чувствую. Ты ещё здесь?

Сельджу молчал.

– Поговори со мной, – попросила юния, намотала на руку подол платья, и, скрестив ноги, уселась на пол. – Днём слишком светло, ни в одном углу не найдёшь тени, все запахи знакомы, но ночами я выхожу в Город, мне нельзя, но я иду, в тишине и темноте есть то, чего я боюсь и мне нравится. Начинает казаться, что мир новый, что ты ничего не знаешь, а значит, можешь открыть. То, что не знаешь всегда важнее того, что знаешь. Оно может тебя изменить.

– То, что знаешь уже твоё, что твоё, то надёжно.

– А что у тебя есть? У меня вот есть моя тайна и твоя тайна теперь. Я знаю о тебе и значит, ты у меня есть. Ты знаешь обо мне, и значит, я у тебя есть. Ты сейчас уйдёшь, но останешься, и я у тебя останусь.

– Ты странная.

– Джагг не знает, какая я, ведь ему не с кем меня сравнить. Признайся, ты просто не можешь подобрать ко мне слово.

– Джаггу надо уйти сейчас.

– Я знаю. Можешь взять меня с собой?

– Нет.

– Можешь, просто думай обо мне.

Юния встала, поправила платье и не дождавшись ответа, пошла к двери. Как только дверь закрылась, Сельджу рванул к стене, в два рывка добрался до своей темноты и окунулся в неё, словно в воду; повесил обратно решётку, спустился вниз, коснулся черно-бурой, местами илистой земли, и только тогда почувствовал себя в безопасности. Темнота – его, она в нём, он в ней, они одно целое. Это надёжно.

Проползая через нору, чувствуя камни, обдирая кожу, он обещал себе, что больше сюда не вернётся. Никогда. Нельзя нарушать равновесие. Верх и низ, они связаны, но не соприкасаются, так надо. Возвращаясь к себе, он плутал тоннелями, шёл, шёл, тянул время. Его там всё равно никто не ждёт. Он ещё не понял, но она уже была с ним, он забрал её с собой. Он нёс её голос в себе, как воду и боялся расплескать. «… Просто думай обо мне…»

Так он ходил с ней неделю, потом вторую; она говорила в нём, она спрашивала и иногда он отвечал. Вгрызаясь стальным зубом в камень, выгребая тонны земли, стоя по пояс в ледяной воде, или лёжа перед костром в душных объятиях одеяла, он рассказывал ей, как его мир велик, даже когда он мал. Что зимой, когда вбитые в потолок металлические опоры раскаляются, как угли и светят как звёзды. Глядя на них он вспоминает изумрудную вязь, пишет на земле слова, которые помнит и тут же стирает, чтоб никто не видел, но во рту остаётся их вкус. У каждого из них он неповторим.

Иногда его накрывает горячка, от жары внутри он лезет на стены, не помогают ни выпущенная на волю кровь, ни яд каа, ни белые соляные ванны, тогда он уходит от всех, не прощаясь, уходит и ищет муравейник. Ложится и закрывает глаза. И солнце, что прожигало ему вены, распадается в груди на слова. Он говорит, говорит и говорит, пока слова не поднимаются над ним и не тают в воздухе, тогда ему кажется, что он видит дым.

На третью неделю он не выдержал и вернулся в библиотеку. Он долго смотрел, как мельтешат внизу белые тени, становясь одним целым с окружающим их неоновым белым светом, он ждал и дождался темноты. Он не мог объяснить, зачем снова ищет её голос, когда тот всё время звучит внутри. Он спустился, прошёл туда-сюда, потрогал край стола, но не стал садиться, не открыл ни одного текста, не прочитал ни слова, он ждал её, хотя она не должна была прийти. Не может же она приходить каждый день и ждать его? В этом не было смысла. Зачем-то он вспомнил цвет – синий, цвет неба, обвёл пальцами овал лица, нарисовал на нём каждую чёрточку и понял, что придумал её, на самом деле её не было. Сон? Воспоминание? Открылась дверь. Шаги звучали явственно и близко. Он не испугался.

–Я ждала тебя.

–Как ты определяешь время? – спросил Сельджу. – Оно как запах?

– Очень похоже, – она улыбнулась. – Я снова не вижу тебя. Зачем тогда ты вернулся?

– Я мало говорил. Мне хочется оставить тебе побольше себя, – он коснулся чёрного квадрата и засветилась спинка стула. – Садись. Я расскажу тебе.

Юния проигнорировала стул, забралась с ногами на стол, вокруг засуетились буквы, между ними выросла стена текста, Сельджу сел и откинулся на спинку.

– Я знаю, что раньше мир был другим, чёрное и белое не было разделено, ты и я могли бы сидеть где-нибудь, слушать дождь и говорить; я слышу дождь иногда, но потом всегда приходит солнце. Только неба нет, никогда нет. Небо уничтожили Люди, они рассеяли его цвет, заменили стеклом, пустым и холодным, стекло не плачет… Ты видишь сны?

– Нет, – юния уронила златокудрую голову на ладони и её глаза стали почти прозрачны, а ему казалось, что они впитали в себя изумрудный цвет букв и теперь зелёные.

– Мне мешают запахи, они всегда говорят, когда реально, а когда нет. Во сне не бывает запаха. Всё, что не существует – не пахнет. Расскажи мне, как это – видеть?