Паоло Бачигалупи - Разрушитель кораблей

Пима подползла следом. Девочка потянулась к ним, но они держались вне ее досягаемости. Снова шепот, слова. Молитва, просьба, ужас, дыхание шторма и смерти. Она оглядела каюту, ее глаза расширились от страха, видя то, что видела лишь она. Снова поглядела на Гвоздаря, отчаянно, умоляюще. Продолжала что-то шептать. Он наклонился к ней, пытаясь разобрать слова. Девочка с трудом подняла дрожащие руки, пытаясь коснуться его лица, легко, будто это были крылья бабочки. Попыталась подтянуть его ближе. Он наклонился, позволив пальцам девочки вцепиться в него.

Ее губы коснулись его уха.

Она молилась. Тихие слова молитвы Ганеше и Будде, Кали-Марии Всемилостивой, христианскому Богу… молилась всем и сразу, умоляя Норн дать ей уйти от мрака смертного. Молитвы потоком лились с ее губ в отчаянии. Ее всю изломало, она скоро умрет, но губы продолжали шептать, непрерывно. Тум каруна ке саагар, Тум паланкарта, Мария Всемилостивая, Владыка Бодхисаттва, спасите меня от страданий…

Гвоздарь отодвинулся. Ее пальцы соскользнули с его щек, как опадающие лепестки орхидеи.

— Она умирает, — сказала Пима.

Глаза девочки потеряли фокус. Губы продолжали шевелиться, но, судя по всему, она теряла последние остатки сил, не в состоянии даже молиться. Ее слова еле слышались на фоне шума волн, криков чаек и скрипа разбитого корабля.

Постепенно все смолкло. Ее тело замерло.

Пима и Гвоздарь переглянулись.

На пальцах девочки сверкало золото.

Пима подняла нож.

— Норны, какая гадость. Забираем золото и убираемся к чертям отсюда.

— Ты собираешься резать ей пальцы, когда она еще дышит?

— Ей уже недолго дышать осталось, — ответила Пима, показывая на корабельные сундуки и прочий хлам, засыпавший тело девочки. — Не жилец. Если я ей горло перережу, то только от мучений избавлю.

Пима подползла ближе и взяла девочку за руку. Та не пошевелилась.

— Она уже мертвая, по-любому.

Пима снова надавила ножом на палец.

Глаза девочки распахнулись.

— Прошу тебя, — сказала она.

У Гвоздаря мурашки пошли по коже.

— Пима, не делай этого.

Пима подняла взгляд.

— Хочешь меня разжалобить? Думаешь, сможешь ее спасти? Быть ее рыцарем на белом коне, как в детских сказках, которые мама рассказывала? Ты — береговая крыса, а она — богачка. Она отсюда уедет, прихватив свой корабль, а мы ни с чем останемся.

— Откуда нам знать.

— Не глупи. Эта добыча наша, пока она не стоит на палубе и не говорит, что это ее корабль. А что со всем тем серебром, что мы нашли? Всем золотом, что у нее на пальцах? Ты же видишь, это ее корабль.

Пима махнула рукой, показывая на убранство каюты.

— Она не слуга, это уж точно. Она богачка, будь она проклята. Если мы дадим ей уйти, то потеряем все.

Она поглядела на девочку.

— Прости, богачка. Ты для нас ценнее мертвая, чем живая.

Поглядела на Гвоздаря.

— Если тебе так будет спокойнее, я сначала ее прикончу.

Она поднесла нож к гладкой смуглой шее девочки.

Глаза девочки глянули на него умоляюще. Но она уже ничего не сказала, только смотрела.

— Не надо ее резать, — сказал Гвоздарь. — Нельзя так удачу ловить… так, как поступила со мной Ленивка.

— И вовсе не так. Ленивка была из команды. Клялась на крови вместе с тобой. Она нарушила клятву. А эта богачка?

Пима коснулась девочки ножом.

— Она не из команды. Она богатая девочка, с кучей золота.

Пима скривилась.

— Если мы ее зарежем, мы богатые. Никогда в жизни больше не придется работать на берегу, так?

Золото блестело на пальцах девочки. Гвоздарь не мог понять, чего он хочет. Богатства здесь больше, чем он видел в своей жизни. Больше, чем может собрать целая команда за годы работы на кораблях, а девочка попросту украсила им пальцы, точно так же, как Девочка-Луна сделала себе пирсинг стальной проволокой.

Пима продолжала настаивать.

— Такое случается раз в жизни, Гвоздарь. Либо сделаем все по уму, либо проколемся на всю оставшуюся жизнь.

Но она дрожала, и у нее из глаз потекли слезы.

— Мне это тоже не нравится.

Снова посмотрела на девочку.

— Ничего личного. Либо она, либо мы.

— Может, она даст нам награду за то, что спасли ей жизнь, — сказал Гвоздарь.

— Мы оба знаем, что так не бывает, — ответила Пима, печально глядя на него. — Так только в сказках да в историях, которые рассказывает мама Жемчужного. Про раджей, которые влюблялись в девушек-служанок. Либо мы разбогатеем, либо умрем, работая в команде по тяжелым грузам. Если повезет. Может, собьем себе ноги, ища остатки нефти, или отец тебе голову проломит. Куда еще? К Сборщикам? К гулящим? Конечно, можем продавать «ред риппер» и «кристал слайд» торчкам, пока «Лоусон энд Карлсон» нас не прищучат. Вот все, что нам останется. А эта богачка? Просто вернется домой и будет жить припеваючи.

Пима помолчала.

— Либо мы выберемся. Со всем этим золотом мы точно выберемся.

Гвоздарь глядел на девочку. Всего пару дней назад он бы зарезал ее не раздумывая. Поглядел бы с сожалением в эти отчаявшиеся глаза и резанул ножом по горлу. Быстро, чтобы она не мучилась. Не стал бы ее мучить так, как любит мучить людей его отец, но зарезал бы, а потом снял все это золото с опухшего тела и ушел. Наверное, сожалел бы, может, положил бы подношение на весы Бога-Мусорщика, чтобы помочь ей в жизни после смерти, во что бы она там ни верила. Но она была бы мертва, а он смог бы называть себя везучим.

Но теперь, после мрака и вони нефти на корабле, воспоминаний о том, как он был по самое горло в смерти и глядел на Ленивку, наверху, со светящейся пастой на лбу… Спасение было в ее руках, если бы только он смог ее уговорить, если бы смог достучаться до нее, туда, где теплились остатки неравнодушия к другим, если бы знал, что где-то внутри нее есть место, на которое надо нажать, чтобы она пошла за подмогой. Тогда его бы спасли, и все было по-другому.

Он так отчаянно пытался уговорить Ленивку.

Но так и не нашел, куда надавить. А может, у нее и вовсе такого внутри нет. Некоторым плевать на всех, кроме себя. Таким, как Ленивка.

Таким, как папа.

Ричард Лопес уж точно не стал бы раздумывать. Резанул бы по горлу богатой девочке, срезал бы кольца, стряхнул с них кровь и еще посмеялся бы. Гвоздарь понял, что еще неделю назад поступил бы так же. Эта богачка не из их команды. Он ей ничего не должен. Но теперь, после той каюты, залитой нефтью, он думал лишь о том, как ему хотелось тогда заставить Ленивку думать, что его жизнь не менее важна, чем ее.