Юрий Леляков - Битва во времени

— А — происхождение самого нашего человечества? — добавил Талир. — И — человечества Иорары? Правда, тут подумать — как его изучать…

— И только мне пока трудно определённо сказать, чем займусь, — признался Минакри. — Когда цикл этих нравственных исканий завершён, а объяснять случившееся — дело историков, психологов, психиатров… Хотя в строительстве космолётов, изучении живой материи — найдёт дело и химик. Ну, и — взаимодействия на ядерном уровне, конкретные механизмы реакций…

— Но пока — и с поиском опасных объектов путём биолокации дел хватит, — чуть охладил общий порыв Ратона. — И с их обезвреживанием: тоже физика, химия, биология, медицина, психология, история… И что ещё узнаем — и как повлияет на сознание людей…

— И то верно, — согласился Джантар. — Пока — конкретные проблемы… Всё обезвредить, объяснить, вывести общество из возможного шока, который придёт потом… Но — не забыть и о перспективных целях, о том, что впереди…

— …А разве мало людей пострадали на этих допросах, следствиях? — снова донёсся из окна какого-то дома голос Тинилирау. — И сколько судеб это поломало, сколько душевных травм оставило? А каково многим из нас было и просто учиться, работать? Это — к вопросу, кто больше достоин сострадания в данной ситуации. Тех ли жалеть, кто ушёл — или кому даже сейчас страшно их вспомнить? И даже спустя годы не изгладились следы в душах, а возможно, и на теле — от тех же тренировочных лагерей, полиции, детских учреждений?..

— Он тоже пытается снять шок, как может, — сказала Фиар.

— А шока и нет, — ответил Ратона. — Его ожидают — а его нет. И возможно, не будет. Просто чувство очищения…

— И мне всё больше так кажется, — Джантару снова перехватало дыхание. — И все мы — уж точно на своём пути… — повторил он слова, сказанные ещё год назад, при отправке с окраины Арахаге. — И вся планета — на своём пути…

А конец улицы был уже близок — и впереди в её створе Джантар видел перекрёсток с другой, знакомой ему, более широкой улицей, которая выходила почти прямо к рельсовой дороге у конца Вокзального проспекта. И туг перед внутренним взором — вдруг стали вставать образы: что будет дальше, несколько минут спустя…

…И он уже заранее видел: как они будут подходить к вокзалу, как ещё издали увидят встречу матери и Тайлара с выходящим из вагона Кинталом — и знал, что в тот момент Фиар за его спиной скажет: теперь можно вовсе попытаться убрать у Кинтала хромоту, а у Ратоны — аллергию… И так же явственно вставало последующее: как они уже все вместе войдут в пригородный вагон — и, пока будут ждать отправления, каким-то образом (чего никогда не бывало прежде) тоже будет включена трансляция: голос уже Рут Хиефа — оглашая официальные версии каких-то событий из найденных в архивах судебных дел, и тут же для сравнения — сами их участники станут рассказывать, чему подверглись в процессе следствия… И это всё же будет шок — сам Рут Хиеф не сможет ровно и спокойно читать лживые документы, согласно которым непонятно за что задержанные люди уже там, в полиции, якобы сами ранили и калечили себя. Люди, чьей кармой точно не было — отсиживать в тюрьме или сумасшедшем доме за кого-то, порой даже неизвестного им… И пассажиры, ожидающие отправления — все вдруг умолкнут, будут потрясённо слушать, и лишь затем, когда вагон уже тронется в путь по новой временной эстакаде на месте разрушенного моста, некоторые станут вспоминать подобное yжe из своей жизни, или жизни знакомых им людей. Случаи из мирных, совсем ещё не чрезвычайных докризисных времён — когда многие просто не подозревали о подобном. В самой полиции многие — как тот же Рут Хиеф — не представляли: чего, по мнению судебных властей, стоила человеческая жизнь…

…А затем, посреди этого разговора, вагон остановится у окраинной платформы — и они выйдут, и поначалу не смогут отвести взгляд от мёртвой зоны по другую сторону платформы, где ещё в прошлом году, перед их отправкой на второй этап конкурсного отбора в Риэлант, был целый квартал переулков под густыми кронами деревьев, а теперь остались пусто чернеющие стволы с редкими остатками ветвей — но вскоре первое потрясение от увиденного пройдёт, и они медленно двинутся переулками по левую сторону домой к Герму, где их ждала та запись, сделанная год назад на набережной…

…И Джантар видел: как рассядутся на стульях (часть которых придётся принести из дома Фиар) в нижней комнате дома Герма, где он до тех пор не бывал — и Герм, молча задёрнув шторы, запустит проектор, и они станут смотреть запись… Начинающуюся, правда, с незнакомых Джантару кадров: фрагментов телепередач, астрономических схем, ещё каких-то пересъёмок — которые пойдут в ускоренной перемотке, и сам Герм едва не пропустит момент, когда перевести на обычную скорость воспроизведения… И он даже заранее представлял — как у него что-то дрогнет внутри, когда увидит на экране себя вместе с матерью, Кинталом и Тайларом во дворе дома Лартаяу, а потом — их всех уже на берегу моря, перелезающих парапет набережной, и то поодиночке, то группами плывущих в удивительно прозрачной, пронизанной лучами Эяна воде, сквозь которую отчётливо видно покрытое крупной галькой дно и игра световых бликов на нём… А потом будет и та волна — и Джантар увидит, как она словно осторожно поднимает его, несёт, даже не накрыв с головой, опускает на гальку — вовсе не так, как чувствовал тогда… И затем — их общая съёмка на набережной, на мгновение мелькнёт далёкая панорама гор и порта — и запись кончится. А с ней наконец завершится и весь этот цикл событий в их судьбах — будет замкнут наверняка последний, ключевой в этом цикле, вектор данной ветви реальности…

И они ещё долго после того, как Герм отключит проектор, не смогут вновь заговорить о чём-то… И потом уже там — снова будут слушать трансляцию, в которой Рут Хиеф, Гинд Янар, Файре Таор будут приводить всё новое, что вскрылось за эти дни в сфере правосудия, образования, психиатрии… О годах и десятилетиях, вычеркнутых из жизни людей — из-за неизвестно кем и когда подброшенного секретного документа, пистолета, наркотика, не вовремя сработавшей сигнализации, не совпавших показаниях каких-то приборов, невменяемых воплей утратившего человеческое подобие «потерпевшего», померещившихся учителям «тайных пороков»… И пусть теперь это в прошлом, уже за гранью — оно не сможет не вызывать ужаса вновь и вновь, заставляя думать, чего сами избежали лишь чудом. И всё очевиднее будет: да, такое внезапное и трагическое очищение их человечества — всё же наименьшая жертва. И Зонгумад Третий не был тупо жестоким, в отличие от «исполняющих долг», возводящих привычные пороки в ранг закона и традиции — ему просто не оставили иного выхода. Как всему их человечеству — теперь… И всюду, где ломают чью-то жизнь на почве «неловких», «запретных», «кощунственных» вопросов, которые, видите ли, нельзя обсуждать вслух — рано или поздно может случиться такое. В конце концов — никто не обязан быть унижен чужим срамом…