Генри Олди - Право первородства

23:51

…тебе, скотине, дар пророка дан…

— …куда же ты полез, дурной оборотень?

От склянки несло ядрёной химией. От хмурой Колиной физиономии — перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева — Артур, справа — Шамиль. Во тьме они казались близнецами.

— Вот! — довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. — Не помрёшь, ещё побегаешь.

Выпрямился, подмигнул со значением:

— Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень!

Учитель вздрогнул. «Сашуней» он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной?

Странное дело. Чисоевы как будто не заметили.

— Не слышат. — скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. — Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, моё. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А ещё — потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут.

Оскалился, отступил на шаг:

— Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав.

Светлый, ласковый взгляд идиота…

— Ничего, — Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. — Всё в порядке. Переволновался, наверное.

Чисоевы переглянулись.

— Всё из-за тебя, — буркнул Шамиль. — Старый человек, уважаемый человек! Идёмте отсюда. Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит.

— Не уходи, брат!

Артур опустил голову, вдохнул поглубже:

— Не уходи, послушай. И вы всё слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!..

Громом ударил голос. Лёгким шелестом ответило эхо.

— Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пёс!

Выгнулся дугой, уставился в чёрный зенит:

— Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, лёгкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного — родичи, у другого — золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня — один, да и тот краденый.

Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза:

— Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошёл бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович?

— Рубикон, — еле слышно ответил старик.

— Вот! Турнир памяти отца — мой Рубикон, как у римского Цезаря.

У Шамиля отвисла челюсть:

— О чём ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили…

Артур застонал:

— Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!..

Закаменел лицом, на колени опустился.

Дрогнула твердь…

— Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня — и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все!

Тихо, очень тихо…

Ночь.

Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли:

— Брат!..

— Минуточку! — плетью ударил чужой голос.

Ночь плеснула огнём.

…Идол горел толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь.

— Вот так-то лучше. «Кумиры богов их сожгите огнём». Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович. Второзаконие, глава 7.

Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. Па том, кто стоял посреди двора, белым огнём светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове — сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под неё выбивалась грива волос: светлых с чёрными, крашеными «перьями».

— Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдёт ближе.

Первым шагнул учитель, за ним Шамиль.

— Я сказал!

Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди…

Пламенный санитар расхохотался:

— Каешься. Артурчик? Мун кватна, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чём думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!..

— Не надо! Стой!

Шамиль сверкнул глазами:

— Не знаю, кто ты, но скажу…

Вновь хлестнула плеть-смех.

— Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трёхмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас — убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа.

Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру:

— Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя ещё не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Всё впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своём праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите!

Бывший классный руководитель мотнул головой:

— Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия…

— Бинго!

Пальцы сухо щёлкнули, рассыпав веер мелких искр.

— «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…»

— Эй! — суровым голосом воззвал Шамиль. — Замолчи!

Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним!

— С Ним?

Пламенный санитар внезапно стал серьёзным:

— С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, но определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его…

Александр Петрович кивнул:

— Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул — и вновь собирался обмануть.

— Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина.

— Погоди! — заспешил Шамиль. — Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я!