Стивен Кинг - Воспламеняющая

– Присядь, старина, – предложил Кэп. Как и всегда при разговоре с Рейнбердом, во рту у него пересохло, и приходилось контролировать пальцы, которые стремились сплестись и завязаться узлом на полированной поверхности стола. При этом Кэп полагал, что Рейнберд относится к нему крайне благожелательно… если Рейнберду вообще мог кто-то нравиться.

Рейнберд, одетый в старые синие джинсы и вылинявшую рубашку из «шамбре», сел.

– Как Венеция? – спросил Кэп.

– Тонет, – ответил Рейнберд.

– У меня есть для тебя работа, если, конечно, хочешь. Она небольшая, но может повлечь за собой задание, которое ты найдешь более интересным.

– Слушаю вас.

– Только на добровольной основе, – добавил Кэп. – Ты по-прежнему в отпуске.

– Слушаю вас, – повторил Рейнберд, и Кэп все ему изложил.

Разговор занял пятнадцать минут, но Кэпу показалось, что не меньше часа. Когда здоровяк индеец ушел, Кэп глубоко вздохнул. Уэнлесс и Рейнберд в одно утро – это перебор. Однако утро закончилось, многое сделано, и кто знал, что могла принести вторая половина дня? Он позвонил Рейчел.

– Да, Кэп?

– Я поем в кабинете, дорогая. Тебя не затруднит принести мне что-нибудь из кафетерия? Что именно, значения не имеет. Все равно. Заранее тебе благодарен.

Наконец-то он остался один. Телефон защищенной линии молчал, набитый микросхемами, чипами памяти и еще бог знает чем. Возможно, когда он зазвонит снова, Альберт или Норвилл сообщат, что операция в Нью-Йорке завершена: девочка схвачена, ее отец мертв. Ему бы хотелось услышать эту отличную новость.

Кэп снова закрыл глаза. Мысли и фразы проплывали в сознании вереницей больших, неторопливых воздушных змеев. Ментальное доминирование. Парни из аналитического центра видели в этом огромный потенциал. Представьте себе такого Макги рядом с Фиделем Кастро или аятоллой Хомейни. Представьте себе этого человека, подошедшего достаточно близко к сочувствующему коммунистам Теду Кеннеди и тихим голосом поведавшего, что самоубийство – идеальный вариант. Представьте себе, как он воздействует на командиров различных коммунистических партизанских движений. Жаль, что придется его потерять. Но… что случилось однажды, может случиться вновь.

Эта маленькая девочка. «Сила, способная расколоть нашу планету надвое, как пулька в тире раскалывает фаянсовую тарелочку», – сказал Уэнлесс. Глупость, конечно. Уэнлесс рехнулся. Словно маленький мальчик из рассказа Д.Г. Лоуренса, тот самый, что мог называть победителей на скачках. «Лот шесть» превратился для Уэнлесса в соляную кислоту, которая прожгла огромные дыры в его здравом смысле. Она маленькая девочка, а не оружие Судного дня. И они должны пообщаться с ней достаточно долго для того, чтобы понять, какая она теперь и какой может стать. Одного этого будет достаточно, чтобы возобновить программу исследований «Лота шесть». А если удастся убедить девочку использовать ее способности на благо страны – тем лучше.

Тем лучше, мысленно повторил Кэп.

Внезапно тишину кабинета разорвал долгий, хриплый крик телефона защищенной линии.

С колотящимся сердцем Кэп схватил трубку.

Пока в Лонгмонте Кэп обсуждал с Элом Штайновицем будущее Чарли Макги, та сидела на краю кровати в номере 16 мотеля «Страна снов», зевая и потягиваясь. Яркий солнечный свет лился в окно с густо-синего осеннего неба. И в добром дневном свете все выглядело гораздо лучше.

Чарли посмотрела на своего папулю, который неподвижно лежал под одеялами. Торчал только клок темных волос. Она улыбнулась. Он всегда очень старался. Если им обоим хотелось есть, а у них было только одно яблоко, он откусывал кусочек, а остальное отдавал ей. Он всегда очень старался, если бодрствовал.

А когда спал, стягивал на себя все одеяла.

Она пошла в ванную, сняла трусики, включила душ. Пока вода нагревалась, сходила по-маленькому, потом вошла в душевую кабину. Горячая струя обрушилась на нее, и она с улыбкой закрыла глаза. На свете нет ничего лучше, чем первые минуты под горячим душем.

(прошлой ночью ты вела себя плохо)

Чарли нахмурилась.

(Нет. Папуля сказал «нет».)

(подожгла ботинки того дяди, плохая девочка, очень плохая, тебе нравится, что медвежонок весь черный?)

Чарли нахмурилась еще сильнее. К тревоге добавились страх и стыд. Мысль о плюшевом медвежонке даже не оформилась, осталась в подсознании, и, как обычно, чувство вины словно выразилось в запахе чего-то горелого, паленого: обуглившейся материи и набивки. Этот запах вызвал из памяти смутные видения отца и матери, склонившихся над ней: они были такими большими, просто гигантами, и они испугались, они злились, а их голоса гремели и грохотали, словно катящиеся по склону горы камни в каком-то фильме.

(плохая девочка! очень плохая! ты не должна так делать, Чарли! никогда! никогда! никогда!)

Сколько ей тогда было? Три года? Два? С какого возраста человек себя помнит? Однажды она спросила папулю, и папуля ответил, что не знает. По его словам, он помнил укус пчелы, и мать сказала, что это случилось, когда ему было пятнадцать месяцев.

У нее первым воспоминанием были гигантские лица, склонившиеся над ней, громкие голоса, грохочущие, как валуны на горном склоне, и запах горелой вафли. Тот запах шел от ее волос. Она подожгла свои волосы, и они сгорели почти полностью. Именно после этого папуля упомянул «помощь», и мамочка повела себя странно: сначала смеялась, потом плакала, снова смеялась, так пронзительно и необычно, что папуля ударил ее по лицу. Чарли запомнила, потому что, насколько она знала, это был единственный раз, когда папуля так поступил по отношению к мамочке. Может, мы должны подумать о том, чтобы пригласить кого-то, кто окажет ей «помощь», сказал папуля. Они находились в ванной, и у нее была мокрая голова, потому что папуля поставил ее под душ. Да, ответила мамочка, давай подъедем к доктору Уэнлессу, он окажет нам «помощь» в полном объеме, как и прежде… а потом смех, слезы, снова смех и оплеуха.

(ты была такой ПЛОХОЙ прошлым вечером)

– Нет, – пробормотала она под барабанную дробь душа. – Папуля сказал, что нет. Папуля сказал, это… могло… быть… его… лицо.

(ТЫ БЫЛА ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ ПРОШЛЫМ ВЕЧЕРОМ)

Но им требовалась мелочь из телефонов-автоматов. Папуля так сказал.

(ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ!)

Тут она снова начала думать о мамочке, о том времени, когда ей шел шестой год. Чарли не нравилось об этом думать, но воспоминание явилось, и она ничего не могла поделать. Это случилось как раз перед тем, как пришли плохие люди и причинили мамочке боль.