Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич

   - Дурдом какой-то! - думал адмирал, сопровождая посетителя до дверей. Перестройка, ускорение, гласность! Теперь вот, пеласги, хранители, экстрасенсы, ведьмаки, колдуны... рушится страна!

   Он проводил неприятного гостя до порога приемной. Сдал, как положено, с рук на руки сопровождавшим того серым личностям. Облегченно козырнул на прощание. Попутно успел удивиться предрасположенности человека к мимикрии. Можно, оказывается, быть совершенно невидимым, если, даже, со всех сторон, ты окружен флотскими офицерами в парадной форме, выдержанной в черных и желтых тонах.

   - Под паласом они сидели, что ли? - вслух удивился командующий, когда гости вышли на улицу.

   Вернувшись в свой кабинет, он долго сидел за рабочим столом, обхватив руками седую голову.

   - Черт бы побрал этих гэбэшников! - выпалил он в сердцах. - Это же надо! Беседовали не более часа, а устал, как будто вагон кирпичей разгрузил! И, главное, не поймешь, то ли Ваньку валяет, то ли, в самом деле, что-то серьезное...

   Перевалив все, что связано с этими мутными делами на широкие плечи начальника особого отдела, дополнительно подтвердив его полномочия, командующий, наконец, остался один. Рука сама потянулась к рукописи, оставленной гостем на краешке рабочего стола. Через мгновение он скользил внимательным взглядом по волнам легкого, убегающего почерка.

   Когда я появился на свет, дед посадил у реки в конце огорода веточку ивы. Посадил сразу после полуночи, при красном свете железнодорожного фонаря, "позыченного" для такого случая у знакомого путевого обходчика. Он знал, когда я приду в этот мир и ждал, боясь не дождаться. Двенадцать мучительных лет таскать в голове осколки снаряда, чуть не похоронившего его под Сталинградом - это очень и очень много. Даже для него, для Хранителя. А на Земле свирепствовал месяц белояр, розоватой пеной клубился абрикосовый цвет, шел 746З-й год от Сотворения Мира. Почти сразу же пошел дождь, то, чуть утихая, то, вновь переходя в ливень. Молнии вспыхивали так часто, что напоминали рвущееся из-за туч солнце. В их свете воздушные пузырьки солдатскими касками плавали в необъятных лужах, а речка грозилась выйти из берегов.

  Когда под порывами ветра упала старая яблоня, дед надел дождевик и выкопал из-под оголившихся корней бочонок дубовой клепки. Унес в дом. Там изрядно хлебнул зеленой, дурманящей жидкости, выскочил на крыльцо и кричал, грозя кулаками сумасшедшему небу:

   Я родился в стране вулканов, где в ежесекундной вековой борьбе изнемогают все четыре стихии, терзая мою неокрепшую психику приступами необъяснимой болезни. Ни с того ни с сего, чаще всего пасмурным днем, в голове раздавался повышающийся до визга звон. Легкие переполнялись кислородом настолько, что невозможно становилось дышать. И я не дышал, а только вибрировал телом в такт этому звону. Откуда-то, из черной холодной бездны, нарастал огромный огненный шар. Накатывался, как возмездие, застилая собой горизонт, потом - подминая все сущее. Я сжимался в маленький, пораженный ужасом дрожащий комочек боли. Крик застревал в горле. Пот и слезы текли по лицу. И я припадал к тому, кто успевал подхватить меня на руки. Да так, что не оторвать...

   Такие приступы случались все чаще и чаще. Врачи дружно разводили руками, выслушивая рассказы взрослых о внешних симптомах болезни. Меня же никто ни о чем не расспрашивал. Да я ничего и не сумел бы объяснить. Весь этот ужас существовал тогда где-то за гранью моего понимания. Потом нашелся гениальный эскулап, справедливо посчитавший, что никто ничего не потеряет, если он посоветует непонятному больному просто поменять климат. Вот тогда, наконец, родители и вняли неоднократным увещеваниям деда. Дети, мол, воспримут грехи и слабости наши, и "щадя их, держи в отдалении".

   Это было незабываемое путешествие! Через всю страну я был препровожден в маленький южный городок и в определенные звездами сроки, ступил на порог дома, которому суждено было стать отчим.

   Первое же лето буквально ошеломило жарой. Весь этот зеленый мир существовал под знаком всепроницающего солнца и света в моей душе. Приступы прекратились. Я бегал в трусах, босиком по мягкой прохладной пыли. Вот только сильно страдал от ожогов. Но вечером возвращался с дежурства дед и снимал боль. Кажется, я полюбил его еще до того, как впервые увидел. И он отвечал тем же, но обращался со мной, как с взрослым, как равным себе. А еще, потихоньку, исподволь, учил понимать суть.

   - Тошка, - говаривал дед, когда мы сидели вдвоем в зарослях виноградника, и пили холодный компот, - а ну-ка представь, что ты - бабочка.

   Я закрывал глаза и старательно прислушивался к внутренним ощущениям. Все мысли улетучивались. Оставались лишь плещущее через край, ни с чем несравнимое счастье полета и железная сила инстинкта, влекущая в этот полет.

   Не представляю, как все это выглядело со стороны, но, возвращая меня в реальность, дед оставался доволен.

   - Когда-то, - пускался он в поучительные размышления, - все люди, сызмальства, учились подражать животным, птицам, растениям...

   - Зачем?

   - Чтобы лучше их понимать. Чтобы легче было охотиться, различать лечебные травы...

   - А людям? - перебивал я, - людям тоже подражали?

   - Только воинам чужого, враждебного племени. Потому их и брали в полон, даже, если не было толмача, понимавшего новый язык. А как иначе составишь представление о целом народе: на что способны, в чем сила, слабость, как на сечу идут, не дрогнут ли? Если да, то в какой момент? Есть ли уязвимые места в тактике, индивидуальной подготовке?

   - И мы всех их потом побеждали? - заряжался я воинской гордостью.

   - Мы до сих пор не поняты, а значит, непобедимы! Потомки великого племени утратили Звездные Знания, но до сих пор славятся "непредсказуемой русской душой". Мы Иваны, не помнящие родства, зовущие "мамой" сиротскую корку хлеба. Нация с усеченным, тысячи раз переписанным прошлым. Но даже в таком, исковерканном виде, это прошлое подавляет. Заставляет бояться и ненавидеть. Наша Троица - пот, кровь, да неволя. Наши святцы - история войн на своей территории. Одни нас хотели покорить, чтобы понять, другие, - понять, чтобы покорить. Дальше всех пошли самураи: стали копировать у себя мелочи нашего быта. Отсюда у них внешний вид боевого искусства: стиль богомола, стиль обезьяны, стиль змеи... Вид, но не суть. Они не смогли оторваться от привычного, приземленного. А потому, до сих пор далеки от звезд.