Кристина Тарасова - Карамель

Все люди — такие глупые. Они ищут ответы на сложные вопросы, а безнадежность ситуации заключается в том, что сами они просты. Они никому не нужны.

Мы с Ромео стали парой с того момента, как мне исполнилось семнадцать. Следующего партнера я имела право выбирать только в двадцать один год, а уже в двадцать три жениха. Будет это кто-то из предыдущих или иной — неизвестно, но у нас — девушек, — по крайней мере, имелась свобода выбора.

— У меня нет расстройства, Ромео, — уверенно говорю я, смотря на юношу. — Это усталость сказывается на мне.

— Я верю тебе, — не задумываясь, отвечает он, и его пустой взгляд на секунду обретает маленький колос, проросток, который проталкивается через сухую землю и дает начало.

А не стоило бы, Ромео, тебе верить мне. Верить нельзя никому и никогда, потому что только незнакомые люди и недруги смеют говорить друг другу правду — бросаться ею, плеваться — а люди связанные, бесконечно запутавшись в своих представлениях и фантазиях, врут и врут, глядя прямо в глаза, лукавят, врут, утаивают и вечно улыбаются. Бояться нужно не незнакомцев и даже не врагов — бояться нужно друзей.

— Ты чудесная девушка. — И вот уже уголки губ Ромео приподнимаются в неестественной улыбке. — Ты мне нравишься, и я говорил об этом твоему отцу.

Прежде чем объявить себя парой, молодой человек должен отпросить девушку у ее отца; если такового не было, то у деда; если и деда нет, девушка ждала двадцати трех лет, чтобы самостоятельно принять решение. В одобрении или признании мужчины, подходящего на роль будущего партнера и в плане замужества женщины не имели никакого голоса, в выборе мужчины — имели. Я предполагаю, что раньше такого не было, просто восторжествовавший однажды патриархат столкнулся с восторжествовавшим однажды матриархатом, и в итоге обе стороны переняли на себя ответственные за что-либо черты и обязательные действия. Что касается образования и работы — это было положено на плечи обоих родителей; хозяйство и дом — отдано слугам.

Ромео предложил отцу поухаживать за мной, а тот дал согласие и познакомил нас только после выдвинутого им одобрения. Раньше я и не обращала внимания на Ромео; учился со мной и учился — разница?

Мать собрала меня на первую встречу-знакомство, вручила фамильное кольцо с черным камнем, закрепленным на платине лаком, ибо по консистенции своей он крошился в руках и оставлял на пальцах метки, и немного подискутировала со мной по теме отношений с мужчинами. Меня больше интересовала фамильная ценность, передаваемая по наследству из поколения в поколение семьи Голдман, нежели мальчишка, с которым мы ходили на одни уроки в одну школу.

Но свидания было не миновать. Возможная будущая пара предоставляет себя с самой наилучшей стороны. Меня доставили на пляж закрытого доступа; Ромео решил произвести впечатление рестораном «Фалафель», где мы и начали наш разговор. Беседа заходила на темы учебы, жизни на поверхности, Новом Мире, низших людях. Ромео осуждал их и поддерживал меня, и не зря это делал: я сказала ему «Да. Мы можем быть парой». Возможно, семья Ромео настояла на том, чтобы он выбрал в качестве спутницы на пять лет или более Карамель Голдман, может, сам Ромео приглядывался ко мне на протяжении некоторого времени учебы: неудивительно! — заводы и акции моих родителей сделали мне хорошее имя.

Слышится второй звонок.

Мой взгляд каменеет на круглом лице Ромео, соскальзывает на аккуратный воротник кремовой рубашки с золотыми пуговицами и растворяется в коридоре. Я огибаю Ромео и иду к кабинету философии, на секунду задумываюсь, что я душевно больна и что должна помочь самой себе на начальной стадии заболевания, но тут же надеваю на себя былую маску безразличия и перегоняю застрявшую в проходе одноклассницу. Я не знаю ее имени, и это выводит меня еще больше; почему я должна учиться с теми, с чьими семьями не знакома моя семья?

— Здравствуйте, мисс Голдман, — услужливо качая головой, здоровается со мной женщина за учительским столом.

— Добрый день, — как мелочь попрошайке, просиживающим свою жизнь между лестницами на Золотом Кольце, швыряю я и прохожу в кабинет, выбирая глазами свободный стул, с десяток которых стоит по вогнутой дуге в центре класса: это сделано для того, чтобы каждый на уроке мог делиться своими мыслями с однокурсниками.

Но однокурсников не спросили, хотят ли они слышать чужие озвученные мысли.

Я сажусь по центру и кладу руки на колени, вижу, как в кабинет заходит Ромео — он смотрит на меня. Делает это, чтобы не злить, или потому, что действительно хочет смотреть? Мой друг может разорвать со мной отношения в любой момент, но тогда придется назвать причину, а Ромео не станет выдавать меня. Не станет? Я успокаиваю и злю одновременно себя этим.

Он садится замыкающим — справа от Ирис, которую я не замечаю по началу. Она глядит на Ромео, затем на меня и, мне кажется, что я вижу улыбку — скорее всего, просто кажется. Преподаватель встает и подходит к нам.

— Приветствую вас еще раз, дети Нового Мира, — монотонно тянет женщина.

Однажды я спросила у отца «Почему наш мир называют Новым? Ему же около трехсот лет!». На что он ответил «Новее уже не станет», и, как бы горько и смешно воедино не звучал его ответ, он был прав.

Мне бы хотелось быть замыкающим поколением, как тот стул, на котором расположился Ромео. Я читала, что раньше люди страдали из-за перенаселения или у них кончались ресурсы, и они дохли как крысы — беспомощно и вовсе нелестно. Но мне бы все равно не хотелось, чтобы кто-то жил и вкушал плоды этой прекрасной жизни на поверхности после меня. Было бы чудесно взять и умереть всем в один момент. Да что такое смерть? — мучение? спокойствие? прибыль или убыль? (душевная конечно). Я бы хотела сохранить свою красоту, умереть молодой так трагично, верно? Я бы попробовала это ради новых ощущений. «И весь мир, все люди перестали существовать» — потрясающая эпитафия к Новому Миру.

Я много слышала о смерти от других людей — от образованных и от безумцев, от жителей на поверхности и от бедняков, болтающихся рядом с Золотым Кольцом. Имели ли люди право самим решать, когда им нужно уходить? Одни бы сбегали от жизни, еще не достигнув совершеннолетия, вторые бы жили бессмертием. Абсурд!

Мы обсуждаем бедность, и нам цитируют древних философов. Мы поднимаем ладонь, когда согласны с высказыванием, или кулак, когда полностью отрицаем его правильность. Я стараюсь не принимать участия в обсуждении, потому что становлюсь раздражительной, когда представляю бедняков и попрошаек, которых мне доводилось видеть. Они омерзительны и противны, они не достойны уважения и жизни на поверхности — мы строим этот мир и управляем этим миром не для таких как они — они ненужный отросток, они болезнь: маленькая россыпь красных точек по телу, и их нужно убрать.