Питер Уоттс - Целакант

Может, у них там что-то вроде ускорителя заряженных частиц. Они, должно быть, что-то с ним вытворяют, что потребовало колоссальных энергетических затрат; никто не станет использовать промышленный ветрогенератор модели Ф-4 на кухне.

Сзади что-то звякнуло, как если бы кто-то передвинул его инструменты. Брукс резко обернулся и увидел, что его анатомические ножницы валяются на полу, а выпотрошенный уж пялится на него из разделочного лотка, высовывая и снова пряча раздвоенный язычок.

Это нервные рефлексы, примирительно сказал себе Брукс. Вон там лежит извлечённый из тела змеи позвоночник, а большая часть кишок уже давно в морозилке.

Он видел, как медленная волна перистальтических сокращений перекатывается вдоль всего тела змеи, вдоль повисших по краям раны обрубков плоти.

Гальванический отклик. Вот и всё.

Голова змеи высунулась из лотка. Стеклянные немигающие глаза бегали туда-сюда. Красно-чёрный — чёрно-красный — язык жадно ощупывал воздух.

Тварь выскользнула наружу.

Ей это далось нелегко. Она привыкла извиваться и сокращать тело за счёт мускулов брюшка, но их у неё больше не было. Внутрибрюшинные сегменты могли бы ей помочь, но они свободно свисали из разъятого чрева, так что существо, безуспешно покрутившись туда-сюда, в конце концов поползло на спине. Глаза его были широко открыты, внутренности выпотрошены, язык мелькал в пасти.

Змея добралась до края столика, задержалась там на мгновение и соскользнула в пыль. Сапог Брукса поднялся и опустился ей на голову. Он бешено топтал им по пыльному камню, пока там не осталось ничего, кроме влажного пятна. То, что ещё оставалось от твари, бешено извивалось, мускулы повиновались командам, поступавшим по безнадёжно зашумлённым нервным путям. Но по крайней мере не осталось ничего, потенциально способного вознести Господу просьбу о помощи.

Чё-ё-ё-ё-ё-ёрт, выдохнул Брукс.

Рептилий никак нельзя назвать особенно хрупкими существами. Бруксу неоднократно доводилось обнаруживать гадюк, раздавленных автомобилями на ближайшей автостраде, с искромсанными позвоночниками, выбитыми ядовитыми зубами, размазанными в кровавую кашу головками — но они двигались, они слепо ползали. Однако его эвтаназирующее устройство было разработано так, чтобы пресечь всякую возможность такой продлённой агонии. Оно просто отключало метаболизм животного, но при этом оставляло неповреждёнными лёгкие и капилляры, разносившие яд в каждую клетку каждого органа, даруя лёгкую, быструю, безболезненную и — как правило — необратимую смерть. Так что существо, подвергшееся воздействию этой машинки, просто не могло вот так дёргаться и глазеть на тебя, а потом даже попытаться сбежать — и это более чем через час после того, как ты вытащил наружу его кишки.

В мире сейчас было много зомби. Как и вампиров, между прочим. Но бессмертие даже в двадцать первом веке оставалось исключительно человеческим достоянием. Это мог быть какой-то артефакт генетического загрязнения, случайный хак мускариновых рецепторов[6], запускающий урезанную последовательность двигательных команд.

Ему хотелось так думать.

Всё ещё хотелось.

Он искренне считал, что призракам лучше держаться отсюда подальше.

Во-первых, призраков в пустыне и вправду было не очень много. Во-вторых, никто из них не мог считаться человеком. Иногда Бруксу даже хотелось испытать хотя бы половину того, на что он обрёк тысячи убитых им людей.

Разумеется, базовый курс биологии давал объяснение таким вот двойным стандартам. Ему не было нужды становиться лицом к лицу с какой-то из своих человеческих жертв, смотреть им в глаза, быть с ними в миг смерти. Операции на кишечнике вполне можно делать и на расстоянии. Осознание виновности от этого ослабевало. Столько магических действий отделяло поступки самого Дэниела Брукса от их конечных результатов, что само это осознание переходило в область чистой теории. Он к тому же никогда не работал один. Вина перераспределялась между членами команды. И, что ни говори, в чистоте их намерений вряд ли кто усомнился бы.

Никто не винил его, не проклинал. Сперва. Нельзя требовать справедливости от неотвратимого молота, который опускается кому-то на череп. Работа Брукса была искажена другими. Это они пролили кровь. Это они виноваты. Не он. Но их честь осталась незапятнанной, они не понесли никакой кары — всем хотелось побыстрее прекратить разбирательства. А расстояние между Как они могли? и Как ты мог им разрешить? было куда меньшим, чем Брукс себе мог вообразить. Впрочем, никаких штрафов не последовало. Они даже не пытались его уволить.

Тем не менее его репутация в университете была безнадёжно загублена.

Но Природа привечала его, как и прежде. Она не взывала к справедливости. Она не пыталась выяснить, прав он или неправ, виноват или невинен. Она только заботилась о том, что работает, а что — нет. Она относилась ко всем одинаково радушно, с неизменно ясным эгалитаристским равнодушием. Просто играй по её правилам и не жди снисхождения, если вдруг всё пойдёт не так, как тебе хочется.

Тогда Дэн Брукс попросил отпуск, передал свои обязанности другим и отбыл на полевую работу. Немногие видели, как он уходил, но эти выражали сожаление; другие же просто сделали вид, что не замечают. Он оставил их всех позади. Его коллеги могут простить его — или нет. Инопланетяне могут вернуться — или нет. Но Природа его никогда не отвергнет. И даже в мире, где малейший сохранившийся уголок естественной среды пребывал в постоянной осаде, пустыни не сокращались в размерах. Они только разрастались, как медленная форма рака, уже лет сто, а то и больше.

Так что Дэниел Брукс мог уйти в приветливую пустыню и убивать всё, что ему там встречалось.

…. Он открыл глаза и увидел тревожные бледно-красные сигналы. Пока он спал, треть сети вырубилась. Ещё пять ловушек пропали из виду, пока он смотрел. Бустерная станция внезапно выпала из сети. А мгновением позже и 22-я издала извиняющийся писк и исчезла с карты. Но он успел заметить какой-то тепловой след. Это было что-то большое, размером с человека.

Брукс немедленно стряхнул с себя сон и взялся за протоколы слежения. Сеть простиралась с запада на восток. Мёртвые узлы располагались в последовательности, странно напоминавшей тропинку тёмных следов через всю долину.

И эти следы направлялись прямо к нему.

Он включил терминал спутниковой камеры. То, что оставалось от старого Шоссе 380, тонкой веной петляло вдоль северного периметра, и отсвет вчерашнего полуденного жара явственно выделял зоны растрескавшегося асфальта. Прозрачные потоки тёплого воздуха поднимались от земли, маленькие тепловые пятна отмечали зоны локального нагрева, умирающие и гаснущие по мере наступления ночи, дрожащие на пределе видимости. Ничего больше не было заметно, за исключением жёлтого нимба над его собственной палаткой в центре картинки.