Александр Етоев - Эксперт по вдохам и выдохам

Накатило. Я давился от смеха. Ушат за ушатом я выплескивал его из себя, а смех все не кончался. Костя сначала посмотрел на меня серьезно, даже как-то испуганно и оценивающе. Все-таки не виделись столько лет, а здоровье с годами уходит, даже психическое. Потом он решил, должно быть, что я не совсем псих и робенько улыбнулся.

– Михаил, история, конечно, для дураков, но я же ее не сам придумал. Мне же ее корректор Ермолин рассказал…

– А корректору Боря Чуйков… Костька, ты уж меня прости. Действительно, очень смешно, особенно, когда он чужое пальто увел. Понимаешь, Константин, работа у меня слишком серьезная. Бывает, по полгода – не то что смеха, улыбки приличной, и той не скорчишь. Держишься, держишься, а однажды выпадет случай, вот как сейчас с тобой, и – понесло. Хоть кляп в рот. А рассказ твой, Константин Евгеньевич, меня заинтересовал очень. Теперь скажи: координаты утопленника тебе известны?

Костя посмотрел на меня как завскладом, заранее пронюхавший про инспекцию, – торжественно улыбаясь:

– Минуту подождешь?

Он набрал трехзначную цифру номера и вызвал какую-то Зинаиду:

– Зинаида, такое дело. Февральский номер газеты за прошлый год, примерно, конец месяца. Посмотри в хронике происшествий. Заметка про некоего Гаврюхина, который утонул. Кто автор заметки?

– Момент, – сказал мне Костя, не отнимая трубку от уха, – мы про это писали.

– А как же корректор Чуйков?

Но Костя уже разговаривал с трубкой:

– Равич? Хорошо, Зинаида. Спасибо. – Костя надавил на рычажок и сейчас же набрал номер Равича.

– Здравствуйте, Константин Евгеньевич говорит. Вы прошлой зимой подготовили материал по утопленнику Гаврюхину. Помните?

Ах вот как? Псевдоним? Не Гаврюхин? Так, так. Записываю.

Лашенков Юрий Давыдович, оператор-мосторазводчик. Генеральная улица, дом два, квартира один. Он, что, действительно ожил?

С Костей мы договорились так. Если получатся сложности, через Шарри я даю ему SOS, и он идет на подмогу. Честно говоря, никакого SOS я давать Косте не собирался. Еще не хватало подставлять старого товарища, да и что Костя мог сделать. Это не в редакции давать по шее за перевранные столбцы.

– Генеральная, это надо мост перейти, – сказал мне прохожий в голубом синтетическом тулупе.

– Который? Вон тот? – Я показал ему за дома, за длинные предвечерние тени, стрелами сходящиеся к реке. Там, где она невидимо от меня струилась, плоскими ладонями кверху было положено н[/]а воду длинное металлическое существо. Молчаливо и медленно по нему проползали блошки.

– Нет, – ответил горожанин в тулупе. – Тот мост через Бжу, а тебе нужно за Бежинку. Там мосток деревянный, пойдешь за дома – увидишь. А хочешь – поезжай на автобусе, остановка у парикмахерской. Как мост переедешь, на второй остановке сходи.

– Спасибо, – сказал я и угостил тулуп сигаретой.

День кончался удачно. В графе «Покушения» – прочерк, со старинным товарищем, другом молодости боевой, когда революционными ножницами состригали бороду Марксу, – повидался, коньяк пил, сейчас вот, коли повезет, проверю версию Кости.

Насчет Гаврюхина-Лашенкова у меня были сомнения. Трое суток без воздуха под водой – это, конечно, довод. Но пить в ресторанной компании, да еще ввязываться в дурацкий по существу спор… Такое не в правилах моих подопечных. Хотя все может быть. Эволюция!

Мосток был неширокий – за домами улица проваливалась в ложбину, снег в ней лежал нетронутый, и под снежным вогнутым желобом едва угадывалась река. Но под самим мостом, переливаясь в отсветах вечера, блестела ее скользкая черненая чешуя. От воды поднимался пар.

За потаенной во льдах Бежинкой город, передохнув после естественной природной преграды, продолжал свой каменный бег. Я ступил на снежок моста, пешеходная тропка по краю поскрипывала под ногами. Упругая сила дерева подталкивала вперед, и я почти побежал, и почти добежал до середки, и был почти счастлив от бега, воздуха и морозца.

– Эй! – Возглас был, словно выстрел, короток и звенящ.

Каблук поскользил, тормозя, рука вцепилась в перила. Я хотел обернуться, чтобы взглянуть на немногословного оруна. И тут деревяшка перил вывернулась под рукой, рука, потеряв опору, провалилась вниз, и я, сжимая в ладони предательскую деревяшку, полетел навстречу воде. Саквояж застрял на мосту.

Мне казалось, падение бесконечно. Белые веки промоины раздвигались все шире и шире, снизу медленно, как во сне, поднималось мое отражение. Лоб сложился в морщины, мне сделалось страшно.

Спас меня русский Бог, шерстяною шлеею шарфа зацепив за торчащую балку. Я почувствовал, как больно стянуло шею, перехватил шарф рукой, а другой дотянулся до балки. Секунда, и я стоял на мосту, ругательской ворожбой унимая труса в коленях.

Мост был пуст, берега пусты и заснеженны, источник голоса в пейзаже отсутствовал. И только тут я заметил аккуратные шершавые срезы на торцах разъятых перил.

Улица Генеральная встречала меня малиновым звоном вечера, гладким, дочерна вылизанным сквозняками ледком и нахальным подростком, заехавшим мне снежком прямо промеж лопаток. Когда я, поеживаясь, обернулся, мальчишка выплюнул сигарету и, по-паучьи скрючившись, начал лепить второй.

– Эй! – сказал я громко и погрозил наглецу пальцем.

– Дядя, лови! – Снежок нехотя перелетел из красной распухшей ладони на воротник моего пальто и рассыпался в снежную пыль. Пока он летел, ребенок успел прикурить новую сигарету.

– Что ж ты… – Я пошел на него войной, но паренек, пятясь и строя рожи, скорей-скорей, и пропал в тени ближайшего дома. Из белопенной стены строения, из сумерек на меня выплывала важная лебедь – двойка.

– Такие не проживают, – ответил злой голосок, когда отчаявшись дозвониться, я стоял на площадке у двери и задумчиво теребил звонок. По звуку голос принадлежал ведьме.

«Отопрет или не отопрет?» – подумал я раздраженно.

Все же желтая нитка света проделала стежок по стене, дверь слегка подалась. Ведьмино любопытство оказалось сильнее злости.

– Лашенков. Юрий Давыдович. – Пока дверь не захлопнулась, я пропихивал через тонкую щель крохи информации о клиенте.

Нитка света поблекла, старухе с той стороны стало неинтересно. Она мной насытилась.

– Минутку. – Я сам начинал злиться. Со злостью пришло вдохновение. – Ему перевод на пятнадцать тысяч. Процент по венерианскому займу. Я уполномочен передать.

– Сколько? – Щель на каплю сделалась толще.

– Пятнадцать.

– Деньги с собой? – В голосе за дверью что-то переломилось, мне показалось, он стал моложе и мужественней.

И тут я сделал ошибку.

– Квитанция, – соврал я, думая, что пройдет.