Человек года - Сергей Бардин

Небольшой, можно сказать, напольный памятник высотой со старинные кабинетные часы стоит в сквере города Аниашля, Огайо. Полное незнание условий жизни в СССР здесь проявилось как нигде. Похвальное желание увековечить великого человека обернулось тем, что Николай Иванович изображен тут чем-то вроде спикера палаты лордов: в сюртуке, в цилиндре, в полосатых штанах, и всякому советскому человеку немедленно напомнит Дядю Сэма, как его разрисовывали в карикатурах 50-х годов. Кудельникова все это, несомненно, страшно бы разозлило, потому что полосатых брюк у него отродясь не водилось, да и откуда в Медыни гетры?

Во многих памятниках присутствует этакая профессорская черточка. Никак не хочет поверить человечество в то, что его осчастливил обыкновенный, рядовой бухгалтер, внешне никак не похожий на революционера или великого ученого.

И это правда — он не был похож.

Ведь я знал его. Да что там знал — мы просто были с ним закадычные приятели и ходили пить пиво за овраг в те счастливые минуты нашей жизни, когда пиво еще привозили в магазин. И прекрасно осознаю, какую громадную ответственность накладывают на меня эти мои слова, ибо теперь найдется (и находится) множество прилипал от деэмансипации, готовых что угодно плести, особенно у нас в Медыни, чтобы доказать свою близость к реформатору. Я понимаю, что не надо бы вплетать свой голос в этот «пустых похвал ненужный хор и жалкий лепет оправданья». Потому что люди злы. Одни скажут: примазывается, другие — что врет. Но есть высший долг друга и биографа, который повелевает мне словами пушкинского «Пророка» (я цитирую по памяти):

как Анненкову после смерти Гоголя, мне надо писать и писать правду. Потому что уже немало помнилось фактов и фактиков, которые не то чтобы умаляют славу великого человека, а как-то размывают, искажают его прижизненный облик. Все это делается исподволь, мелко, подло, слово за слово, а в итоге может получиться большая человеческая неправда. Выступивший в прошлом году в «Нейчур» («Природа») главный сексолог ВВС Австрии А. Перельмутер утверждает, к примеру, что товарищ Кудельников был атеистом. Ложь! Как всякий советский человек старше тридцати, товарищ Кудельников верил в Бога, ходил на Пасху на Крестный ход, охотно посещал кладбище на Троицу, чтобы почтить прах своей матушки Ефросиньи Петровны Кудельниковой. Могилка ее находится слева от входа, сразу за постом ГАИ и наискосок от бензоколонки, на которой наконец-то местное начальство велело открыть продажу бензина для частников. Бензин продается только по будням, когда через Медынь ослабевает поток проходящих машин. Жалкий патриотизм местного значения! Но дело даже не в этом, а в том, что Кудельников верил в Бога фигурально, так сказать, через мысли о бренности. «Потому что как ни ломай голову, Прокопыч, — говаривал он мне, — а все же тайна жизни и смерти всегда останется, и случайность останется, и загадка человека». А однажды Николай Иванович прямо мне сказал: «Не знаю, как ты, Прокопыч, а я уверен, что Бог есть!»

Как сейчас помню: произошло это в чудесный вечер, весеннее солнышко уже закатывалось за Ильинку, и мы сидели с ним на берегу реки Выпрейки и закусывали колбасой с солеными огурцами. Вечер такой мягкий, что даже плакать хотелось, и вы бы очень удивились, увидев этот нежный теплый закат, зеленую траву и нашу дружбу. Мы сидели, а вернее лежали, подложив руки под голову, и смотрели на шоссе, на синий указатель «Выпейка», в котором наши умники уже замарали букву «р», на героические Ильинские рубежи. Вот тогда он это и сказал.

Недавно прочитал я в письме, пришедшем на мое имя из Аргентины от профессора Кастельери, что Николай Иванович, мол, был крупным, известным человеком в Медыни. Опять чепуха. Это как-то особенно обидно. У нас всегда так — прославится человек, и все сразу засюсюкают: «Николай Иванович, Николай Иванович!» А если не знаменит, то могут и в милицию забрать, и по морде надавать или в шею. «А ну вали, — скажут, — отсюда, Прокопыч, пока тебя вообще не убили». Вот оно у нас как. А он там из Аргентины своей думает это осмыслить. Нет: «Умом Россию не понять», — это я ему так и написал в ответ, заклеил в конверт, отправил. И больше ничего объяснять не стал. Пусть живет иллюзиями и думает, что гений тут творил у нас в полной любви и всеобщем уважении.

Пусть не знает хоть о Нине Васильевне Кудельниковой, супруге Николая Ивановича, женщине кроткой и смелой, наделенной разными талантами, но более всего русским талантом сперва долго крепиться и дуться, а потом так разораться на всю округу — и так, прости Господи, заматериться, так заголосить, что хоть святых вон выноси. Раньше культурные люди не ссорились на публике, не кричали, а подавляли противника умом и интеллектом. Делали, так сказать, хорошую мину даже при плохой игре. Но, видимо, эту манеру подавлять противника интеллектом господа вывезли на кораблях, которые бежали от Красной Армии в Париж и Константинополь. Я это так зло говорю потому, что у нас никто не только не будет подавлять интеллектом, а, наоборот, норовит либо в харю, либо задавить по начальству. Женщины у нас тоже такие хабалки, такие грубиянки и профурсетки, что даже Нина Васильевна Кудельникова на их общем фоне выглядит вполне кроткой и нестрашной.

Приведу пример из дореформенного, докудельниковского прошлого. Было это в воскресенье. Я пошел на речку посмотреть, как там ловятся плотвицы. Иду себе, а навстречу мне поднимается незнакомая женщина с корзинкой белья — довольно еще не старая. Я этой женщине неосторожно улыбнулся. Тогда она поставила корзину на землю, подбоченилась, поправила платок на голове и говорит мне:

— Ну вот, едри твою мать! — и смотрит пламенным взглядом. Я даже невольно обернулся, потому что подумал, что это она не мне. Но нет, день был воскресный, мы были одни на реке, и только внизу у берега кидали удочки какие-то рыбачки в кепках.

— Извините, это вы мне? — спрашиваю я ее осторожным и умильным голосом, потому что советская женщина — дореформенная, как, наверное, многие еще помнят, — могла так «замонастырить» и вдарить, что слабому здоровьем мужчине вроде меня это могло принести бесславный конец. Поэтому я сразу сделал строгое лицо и строго ее спрашиваю: «В чем дело?»

— А вот в чем, — отвечает она и так и пожирает меня ненавидящим взглядом. — Муж мой,