Александр Житинский - Лестница

В особенности же изнывала душа, когда замечала признаки того самого омертвения чувств, то есть неспособности к живому восприятию: к боли, к счастью, к горю, к состраданию, к радости — точно сердце вдруг обнаруживало на себе сухую и твердую корку, накрепко приставшую к горячей и ранимой плоти. Вот это было самым ужасным для Пирошникова, и он, выражаясь фигурально, ломал ногти и раздирал пальцы в кровь, стараясь сорвать эту корку, причем, естественно, испытывал боль. Еще надо упомянуть, что переходы от одного состояния к другому совершались у него быстро и незаметно для окружающих.

Вот и теперь, посреди сражения, тень надвинулась на лицо молодого человека. На мгновенье он, по своему обыкновению, мысленно отодвинулся от происходящего, залетел куда-то высоко и далеко, чтобы оттуда увидеть себя, иронизирующего и равнодушного старика, умершего несколько столетий назад, окаменевшего сердцем да еще любующегося собой в те моменты, когда реплики его попадали в цель.

Владимир с отчаяньем сорвал присохшую корку, и рана закровоточила. Он увидел плоское от кухонного чахлого света лицо Наденьки, которая вернулась уже на место действия с выражением внешнего спокойствия; он увидел ее глаза, в которых сейчас не было злости, а только боль; он увидел и топчущегося на месте дядюшку, откровенно страдавшего, и Ларису Павловну, которой, будем справедливы, тоже несладко было от склоки, и старушку Анну Кондратьевну, вечную приживалку, охающую на своем сундуке. Все эти люди, в отличие от Пирошникова, жили — худо ли, бедно, мучаясь, страдая, но жили, а он лишь обозначал свое присутствие, притворяясь живым. Конечно, приятно, должно быть, сознавать себя существом, стоящим выше страстей, тем более довольно прозаических, существом разумным и даже не лишенным юмора, но, право, в этом ли счастье? Пускай всезнайки с мертвым сердцем посмеются над Пирошниковым, но все же он сорвал корку и сразу стал беззащитен.

Вернувшаяся Наденька посмотрела на Владимира как-то отчужденно и равнодушно, ибо его поведение до сего момента и вправду показывало полную незаинтересованность молодого человека в происходящих событиях, словно они и не его вовсе касались, словно Наденька не из-за него терпела нападки, — и это ее в глубине души обидело. Однако Пирошников, посмотревший вдруг на вещи по-иному, подошел к ней и заговорил, не обращая внимания на Ларису Павловну:

— Наденька, прости меня, слышишь! Я не стою ни твоих, ни Наташиных слез, не истязайте свои души, забудьте обо мне, не тревожьте себя моим спасением. Вы пропадете ни за что…

Сами понимаете, что давать такие козыри в руки Ларисе Павловне не следовало. Соседка сразу приободрилась, обнаруживши вдруг незащищенность и слабость Пирошникова, доселе от нее скрытые.

— Вы подумайте, какое благородство! — воскликнула соседка и оглянулась по сторонам, как бы ища слушателей. — А разве это не вы, молодой человек, совсем недавно ползли на четвереньках пьяным в моей комнате? Разве не вы умоляли меня помочь вам? Но я вас быстро раскусила! Ваш образ действий лучше подойдет для нее… — И Лариса Павловна протянула руку с отставленным мизинцем, на кончике которого горел рубиновый ноготь, в направлении Наденьки. — Ей не привыкать!

— Не обращай внимания, Наденька! — шепнул Пирошников.

— Пускай говорит, — ответила Наденька, которую, казалось, вполне успокоили последние слова Пирошникова, так что теперь она смотрела на него мягко, а тирады соседки облетали ее стороною, не задевая.

— И скажу! Не прикидывайся мадонной с младенцем, милая, эта роль тебе не подходит! Кстати, расскажи своему рыцарю, как ты прижила ребеночка. Ему будет интересно.

Наденька лишь на секунду отвела глаза от Пирошникова, но даже это последнее замечание Ларисы Павловны не вывело ее из равновесия. Видимо, Наденька уже решилась в душе на что-то, и теперь никакие Ларисы Павловны не могли ей повредить. Слава Богу, она безошибочно и вовремя почувствовала перелом, произошедший в Пирошникове, — может быть, раньше, чем он его заметил.

Что же касается других участников кухонной битвы, то бабка Нюра лишь забилась поглубже в свой угол, а дядя Миша, напротив, совершенно ошеломленный заявлением соседки о каком-то ребеночке, сжал кулаки и, растопырив руки, как боксер, зарычал:

— Ты что, с ума спятила? Что ты такое несешь?

— Говорю, значит, знаю! — парировала Лариса Павловна, отмеряя положенную дядюшке порцию убийственного взгляда, под которым дядя Миша сник и, почуяв, что соседка действительно не с потолка взяла свое чудовищное утверждение, горестно махнул рукою и пошел к выходу.

Пирошников же, подошедший к Наденьке, положил руки ей на плечи и проговорил:

— Наденька, ну пойдем же отсюда, здесь нельзя больше… — и что-то еще такое, что должно было показаться Ларисе Павловне и наивным, и смешным, и жалким.

Почему как-то всегда получается, что человек, вдруг и внезапно открывающий на наших глазах душу, в особенности если при этом он бормочет Бог знает что — а именно так чаще всего и бывает, — такой человек вызывает у окружающих в лучшем случае чувство неловкости, когда хочется глаза спрятать от смущения за него, такого неумелого и беззащитного; а у людей черствых, знающих, по их собственному выражению, толк в жизни, такие сцены вызывают усмешку и ощущение своего превосходства?

Итак, скандал уже прошел высшую точку, стороны определили свое отношение друг к другу, козыри были выложены. Лариса Павловна победила ввиду явного преимущества. Последним всплеском бури стало явление Наташи, которая вернулась в кухню с сухими, но несколько покрасневшими от недавних слез глазами и с видом донельзя решительным. Как видно, она совсем недавно кусала губы, чтобы остановить рыдания, потому что на бледном ее лице лишь они и были заметны. Наташа вступила в кухню и, как говорят, с места в карьер, голосом, вот-вот готовым сорваться, неровным каким-то и нервным, произнесла губительные слова, которые столь часто произносятся в самых разных ситуациях, но, видит Бог, не в такой.

— Володя, я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю!

Она вновь закусила губу, которая уже было запрыгала, как мячик, и, круто повернувшись на каблуках, исчезла, оставив присутствовавших в кухне осмысливать ее слова. Затем все услышали, как хлопнула за Наташей входная дверь.

У Пирошникова признание вызвало лишь соболезнующую гримасу, которой, по счастью, Наташа уже не видела, а Наденька, испуганно взглянув на Владимира, отстранилась и отступила на шаг. Удивительно, что соседка никак не прокомментировала Наташиных слов, а лишь пожала плечами и выплыла из кухни, как дредноут. Покачиваясь на волнах, как маленькие шлюпки, потянулись следом Пирошников с Наденькой. Наступил штиль.