Джон Уиндем - Кукушата Мидвича

— Не так все просто, — возразил Бернард. — Если вы еще раз сходите поговорить к мистеру Торренсу, но уже сo мной, он более охотно ответит на ваши вопросы и лучше обрисует ситуацию.

С этими словами Бернард поднялся на ноги. Остальные тоже встали. Бернард и констебль вышли.

Зеллаби откинулся в кресле, глубоко вздохнул и рассеянно потянулся за сигаретой.

— Я не знаком с доктором Торренсом, но очень ему сочувствую, — сказал я.

— В вашем сочувствии нет необходимости, — ответил Зеллаби. — Осторожность полковника Уэсткота пассивна, а Торренса агрессивна. Но сейчас меня больше волнует отношение нашего полковника. Я надеюсь, они найдут общий язык с сэром Джоном и тогда он поведает нам нечто новое. Вообще-то, я полагал, что именно такой ситуации полковник и старался избежать с самого начала. Тогда почему он выглядит ничуть не озабоченным?

Тут появилась Анджела. Зеллаби посмотрел на нее туманным взором и не сразу заметил ее выражение лица.

— Что случилось, дорогая? — спросил он и добавил, вспомнив: — Ведь ты, кажется, собиралась в Трейнский госпиталь, не так ли?

— А я и поехала. И тут же вернулась. Похоже, нам не дозволено покидать Мидвич. Зеллаби выпрямился.

— Ерунда. Этот осел не имеет права держать под арестом всю деревню.

— Это не сэр Джон. Это Дети. Они пикетируют все дороги, никому не давая покинуть городок.

— Вот как? — воскликнул Зеллаби. — Ужасно интересно.

— К черту! — рассердилась миссис Зеллаби. — Это совсем неприятно. И совершенно неясно, что за этим воспоследует.

Зеллаби попросил подробностей. Анджела рассказала и закончила так:

— Запрёт наложен только на местных жителей. Остальные свободно въезжают и выезжают.

— Силы они не применяли?

— Разумеется нет. Принуждают тебя остановиться и все. Кто-то обратился в полицию, те попытались вмешаться, но… Можешь сам угадать, что из их вмешательства вышло. Дети не стали их как-то останавливать и -полицейские просто не поняли, из-за чего поднялся сыр-бор. А те, кто только слышал, что Мидвич наполовину помешался, в этом совершенно уверились.

— Но у Детей должна быть какая-то причина для столь радикальных действий, — задумчиво произнес Зеллаби.

Анджела обиженно на него глянула:

— Возможно, это и имеет значение для социологии, но я хочу знать, что будет дальше.

— Дорогая, — мягко сказал Зеллаби, — мы уважаем твои чувства. Однако согласись — по опыту мы знаем, что не можем препятствовать им воздействовать на нас. И, естественно, не можем даже догадываться, что у них на уме.

— Но, Гордон, в Трейне наши родственники, друзья и знакомые. Многие тяжело ранены и мы хотим их навестить.

— Дорогая моя. Я не вижу иного пути, кроме как — разыскать одного из них и как-то им растолковать. Я думаю, они способны нас понять. Однако, все зависит от причину, по которой они препятствуют выезду из Мидвича. Ты с этим согласна?

Анджела нахмурилась и помотала головой. Она уже открыла рот, но передумала и вышла. Дверь закрылась.

— Высокомерие мужчин питает зависть. А вот женское… Мы думаем, как динозавры, и подсчитываем дни до нашего конца. Но только не женщина. Для нее вечность сродни вере. Великие войны и катаклизмы сотрясают мир, империи разваливаются в смертельных страданиях. Но она, женщина — вечна. Она — первородное, главное и потому вечное. Она не верит в динозавров и вряд ли верит в существование мира до нее. Мужчины будут забавляться своими игрушками, а женщина останется навеки в великой тайной связи с древом жизни.

Он замолчал и тишину нарушил я:

— А как в отношении сегодняшнего дня?

С лица Зеллаби слетел налет поэтичности, он посерьезнел.

— Если вы боитесь, что миссис Зеллаби не понимает чего-то, ясного для нас, то мне за вас страшно. Для человечества существуют две альтернативы — либо вымирание, либо уничтожение конкурирующих видов жизни. Мы столкнулись с видом, превосходящим нас умом и силой воли. И что мы можем им противопоставить?

— Ваши слова звучат, как акт о капитуляции. Уж не слишком ли вы категоричны в анализе событий, происходящих в маленькой английской деревеньке?

— Моя жена высказалась почти точь-в-точь. Я тщетно пытался ее убедить, что отнюдь неважно, где происходит. Важно, что все-таки происходит.

— Я больше беспокоюсь не о месте действия, а о вашей уверенности в своей правоте, — сказал я. — Ведь вы считаете, что Дети могут творить, что им заблагорассудится, и ничто не сможет их остановить.

— Наивно так думать. Возможно, нам будет трудно с ними справиться. Но ведь люди физически слабее многих животных. Однако, мы берем верх над ними, благодаря развитому мозгу, разуму. Победить нас могут только существа с еще более развитыми умственными способностями. Может показаться невероятным, что такие существа появятся. Но еще невероятнее, что мы позволим таким существам занять господствующее положение в мире. Вот вам факт — эдакая штучка из ящика Пандоры — объединенные мозги. Две сети — одна из тридцати, другая из двадцати восьми элементов. И что можем мы, с нашими разобщенными мозгами, против тридцати, работающих, как один?

Я возразил в плане, что даже в такой ситуации у нас преимущество: Дети вряд ли могли за семь лет усвоить достаточно наших знаний, чтобы успешно противостоять всей сумме человеческого разума. Зеллаби только покачал головой.

— У правительства были свои причины снабдить их прекрасными преподавателями. Так что сумма их знаний тоже весьма значительна. Френсис Бекон как-то выразился — знания сами по себе еще не сила. Британская энциклопедия ничего не стоит, если не уметь ею пользоваться. Знания — топливо. А нужен еще мотор, чтобы превратить это топливо в силу. И более всего на свете меня пугает мысль: сила понимания знаний, тридцать раз превышающая мою. Я не могу себе это даже представить.

Я нахмурился. Как всегда я немного недопонимал Зеллаби.

— Вы всерьез уверены, что у нас нет путей увести Детей с дороги, по которой они направились?

— Уверен, — твердо ответил Зеллаби. — У вас есть предложения? Про события минувшей ночи у вас есть представления. Жители Мидвича намеревались атаковать Ферму. Итог — они избили друг друга. А пошли с той же миссией полицию или регулярную армию, произойдет тоже самое, если не хуже.

— Возможно, — сказал я. — Но должны быть и другие методы. Насколько я понял из ваших слов, о них никто ничего толком не знает. Эмоционально они отделились от матерей в очень раннем возрасте, если вообще к ним применимо понятие эмоции. Большинство из них пошло на полный разрыв семейных уз. В итоге деревня оказалась отрезанной от любой Информации о них. До недавнего времени о них думали, как об индивидуальностях. Но вот их стало трудно отличать и мы видим в них уже только коллектив, состоящий из двух личностей.