Макс Фрай - О любви и смерти (сборник)

– Вот, кстати, именно Санта не дал мне забыть этот дурацкий Иллуран, – говорит Кит. – Сперва собирался книжку о нем написать, звал меня в соавторы, да я отказался наотрез. Трепаться люблю, а записывать все это – только по приговору суда. Да и то попрошу, пожалуй, заменить расстрелом. Тогда он сказал, что ладно, напишет сам, только вытрясет из меня все подробности. И действительно несколько лет ходил за мной с блокнотами, как этнограф за какой-нибудь девяностолетней бабкой, последней из древнего рода сочинителей матерных частушек. Сколько тетрадок он на меня извел – это чокнуться можно. Потом, правда, решил, что про Иллуран не книжку надо писать, а компьютерную игру делать и даже, кажется, начал, но забросил. Что, безусловно, к лучшему. Мне, с одной стороны, не жалко, а с другой, никогда не хотелось, чтобы мои телеги про Иллуран стали чем-то бо́льшим. Но Санте я этого не говорил, просто не находил разумных аргументов. Ну и потом, зная его, был почти уверен, что дальше записей в блокнотах дело не зайдет. Так и получилось.

– Нет, – говорит Кит, – нет, ну что ты. Никогда я Иллуран не рисовал. Даже не думал. И та серия портретов людей с черными лицами появилась после того как я зашел к своим и застукал маму в дурацкой шоколадной маске для лица. Что на Иллуране все тоже мажутся, чтобы не беспокоиться о внешности, я тогда и не вспомнил, это до меня, будешь смеяться, вообще только сегодня дошло, пока тебе рассказывал. В связи с этим налей-ка мне еще. Я нуждаюсь в утешении.

– На самом деле, – говорит Кит, – важно только вот что: я прекрасно помню, что сам выдумал этот чертов Иллуран. Помню, когда это случилось, как, почему, при каких обстоятельствах. И никогда особо не дорожил этой выдумкой. Если бы не Санта со своими блокнотами, у меня бы все подробности давным-давно вылетели из головы. Кое-что и так вылетело, а остаток оброс новыми выдумками: из моего Иллурана вышли отличные сказки для брата и соседских девчонок, которые повадились ко мне в мастерскую, приходится их как-то занимать, чтобы сидели смирно, да и мне так веселей, руки работают, язык мелет, я вообще не очень люблю подолгу молчать, ты знаешь.

– И вот какого черта, – говорит Кит. – И вот какого черта?! Если бы я был мечтателем, свихнувшимся на почве собственных несбыточных фантазий, это было бы печально, но понятно. И даже в некотором смысле справедливо. А так…

И вдруг умолкает, уставившись куда-то вдаль. Вероятно, в окно, которое у меня за спиной. За окном, по моим расчетам, сейчас должно быть затянутое тучами ночное небо; впрочем, тучи вполне могли успеть рассеяться, мы уже довольно долго сидим.

– Ладно, – наконец говорит Кит. – Ладно, так даже лучше. Все равно я не знал, как тебе объяснить, что со мной в последнее время происходит. А теперь можно просто показать. Смотри, они опять пришли.

– Кто – «они»? – спрашиваю я, поворачиваясь к окну.

Вопрос, впрочем, тут же снимается. На моем подоконнике сидят двое незнакомцев. Или незнакомок, кто их разберет. Ни бород, ни усов у них нет, волосы коротко острижены, а лица покрыты густым слоем черного театрального грима. Ну или просто краски. Шеи и уши при этом вполне обычного телесного цвета. Одеты они в невразумительные балахоны из плотного бархата, или чего-то в таком роде – один в зеленый, второй в лиловый. Вполне обычный маскарад, а о том, что я живу на восьмом этаже, сейчас лучше не вспоминать. К черту такие подробности. И вообще, может быть они промышленные альпинисты. Даже наверняка. Почему нет.

– И вот что с ними делать? – с мужественной флегматичностью обреченного спрашивает Кит.

Надеюсь, вопрос риторический.

– Ваше высочество, – говорит тот, что в зеленом. – Простите нас за назойливость. Но возможно, вы все-таки изменили свое решение? Вас очень ждут дома. Его Величество больше не сердится, а двенадцатая принцесса Юта плачет о вас каждый день.

В два часа ночи окончательно поняла, что заснуть не удастся, да и смысла стараться уже не имеет, все равно в половине шестого вставать, встречать чертов поезд, чертовы документы, переданные с чертовым проводником.

Подумала: «Ладно, фигня, завтра суббота, днем посплю».

Примерно в два пятнадцать встала и пошла на кухню. Поставила чайник. Кофе. Кофе, кофе, кофе. Напиток богов и их скромных полуночных жриц в ритуальных серых пижамах с котятами.

Полезла в холодильник за молоком. И разочарованно охнула, обнаружив, что его осталось максимум на одну чашку. Забыла купить. Вот тупая корова. Что тут скажешь.

Ладно, ладно. Одна чашка кофе с молоком – на целых пятнадцать глотков больше, чем ни одной. Или даже на двадцать, если удастся растянуть удовольствие.

А потом, когда молока не останется ни капли…

Дураку ясно, что следует сделать потом.

Хвала всему, что в ней нуждается, в городе есть круглосуточный супермаркет. Почти в центре, почти рядом. Примерно полчаса неспешной ходьбы в один конец, и это гораздо лучше, чем если бы магазин был где-нибудь прямо за углом. Прогулка – идеальный способ скоротать остаток теплой летней ночи. Ну, то есть формально не летней пока, а майской. Но теплой, даже слишком, этого у нее не отнять.

Это было настолько лучше, чем клевать носом у экрана компьютера, что собралась буквально за пять минут, хотя обычно одевалась подолгу – не то чтобы тщательно, скорее бестолково, вечно выбирая между двумя слишком тонкими футболками или не по погоде теплыми кофтами, забывая то надеть лифчик, то снять пижамную майку; в любом случае, в последний момент выяснялось, что все не так, и приходилось начинать сначала.

Но нынче ночью все случилось как-то само собой: только решила, и вот уже вышла на улицу в джинсах и тонкой сорочке с длинными рукавами, не зябко, не жарко, в самый раз, и вид вполне приличный, совершенно нейтральный, лаконичное послание миру: «Да, я иду в магазин в половине третьего ночи, потому что мне надо. И все!»

Мир внял посланию – в том смысле, что не обращал на нее решительно никакого внимания, шумная мужская компания с галстуками набекрень не стала приглашать присоединиться к веселью, запоздалая свадебная процессия без жениха, зато с немолодой, очень пьяной невестой в измятой фате с песнями и плясками прошествовала мимо, даже одинокая дворняга обошла ее стороной, а больше по дороге никто и не встретился. Три часа ночи – самое тихое время. Все спят. И у входа в круглосуточный супермаркет дежурит всего одно такси, а внутри работает только одна касса. И больше ни души.