Александр Етоев - Спикосрак капитана Немова

На корыте, где сидел кот Василий, белой краской было написано: «Объект для дрессировки № 1». На другом, где томилась Вовка: «Объект для дрессировки № 2». Вот они-то, кот Василий и Вовка, и издавали те неясные звуки, что мы слышали из-за дверцы шкафа. Самый главный же, неутихающий, звук, похожий на гудение бормашины, исходил из таза на табуретке, в котором в мутной фиолетовой жиже мокло что-то черное и резиновое.

Нависнув над корытом со Шкипидаровым, Севастьянов одной рукой оттягивал ему правое ухо, другой занес над головой скальпель, вот-вот готовый это ухо оттяпать. Вера Павловна сидела поодаль и ленивыми движеньями пальцев штопала дырявый чулок. Казалось, что происходящее в комнате нисколечко ее не волнует.

Увидев нас, изувер со скальпелем от неожиданности выронил инструмент. Тот со звоном упал в корыто, при падении перерезав веревку, связывавшую Шкипидарову ноги. Подопытный мгновенно вскочил и бросился под нашу защиту. Одновременно с падением скальпеля зазвенела на полу штопальная игла.

– Ваня! – сдавленно воскликнула Вера Павловна.

– Вера! – радостно ответил ей капитан Немов.

– Значит, это ты, гадина, их сюда привела? – злобным голосом спросил Севастьянов, пятясь в сторону табурета с тазом.

– Закрой пасть, старый веник, – сказала изуверу Сопелкина.

– Вы-то, умные, – дядя Коля уже возился с пленниками, по очереди освобождая от пут кота Василия и собаку Вовку, – вы-то двое как здесь очутились? – Понятно – хлопчик, сдуру съел чужой огурец, вот его, сонного, и скрутили. А огурчик ведь был прописан тебе. – Он ласково потрепал Вовкин загривок. – Есть, выходит, собачий бог, который всю правду видит. Ну, а ты, обормотина, – дядя Коля отвесил щелбан коту, – ты-то как ему дался в руки? Что, уже хорошего человека от плохого отличать разучился?

С виноватым видом Василий с Вовкой опустили свои головы к полу. Затем дружно оскалив пасти, освобожденные от тряпичных кляпов, зло уставились на ирода Севастьянова. Собака зарычала угрюмо, Василий негодующе зашипел.

– Что, братец, не ожидал меня здесь увидеть? – Брезгливо, как клопа на обоях, товарищ капитан Немов разглядывал своего единокровного брата. Немов сделался даже ростом выше, брат же, наоборот, сжался, словно перестоявший гриб. – Все изуверствуешь? Все ножичком людей чикаешь? И не стыдно? Другие вон, – он кивнул в сторону дяди Коли Ёжикова, – охраняют различные ценности, например, автобазы, от расхитителей социалистической собственности. Или, – он показал на нас со Щелчковым, – учатся, набираются знаний, чтобы в дальнейшем применять их с пользой на производстве. А собачку эту возьми, – Вовка вскинула голову и кивнула, – кошечку, – кот Василий удивленно посмотрел на товарища капитана, но тот понял свою ошибку и мгновенно ее исправил, – в смысле, кота. Думаешь, все их занятие только хвостом махать? Нет, не только. Они тоже вносят посильный вклад в строительство новой жизни. Собаку Павлова возьми, Белку, Стрелку… А ты? Дожил до седых волос, а в голове детский сад какой-то – ножички, искусственные пиявки…

– Ты меня моей пиявкой не тычь. – Брат пронзил капитана Немова гневным взглядом из-под низких бровей. – Моя пиявка, она пяти Днепрогэсов стоит. Да мне, если хочешь знать, Ленинская премия, считай, уже обеспечена. А что нескольких детишек ради этого пришлось покромсать, так то обычные издержки прогресса. Александр Матросов, вон, во время войны для общего дела грудью амбразуру закрыл. То же самое и мои подопытные, только на другом фронте – на медицинском. Думаешь, им не приятно ощущать себя героями науки? Конечно, приятно, тут и говорить нечего. Вот вы, ребята, – обратился он ко мне со Щелчковым, – если вам пионерская дружина поручит осуществить первый в мире беспарашютный прыжок с высоты два километра, прыгнете? Чтобы утереть нос Америке.

Мы со Щелчковым переглянулись.

– Ну, если только Америке, – неуверенно произнес Щелчков.

– Вот видишь, – Севастьянов, торжествующе подняв палец, глядел на брата, – даже дети, и те понимают, на чьей стороне правда. А он мне – «детский сад», «дожил до седых волос»! И это я слышу от человека, который славную фамилию своих предков променял на какого-то Кочубеева! Или Немова. Или не знаю кого еще. Если человек честный, то ему скрывать от людей нечего и фамилию свою он менять не станет!

– Это меня, капитана водолазных войск, воевавшего на пяти фронтах и имеющего боевые награды родины, ты при всех сейчас назвал нечестным человеком? – Товарищ капитан Немов побледнел от нанесенной ему обиды. – Так вот, если хочешь знать: герой Советского Союза старший лейтенант Кочубеев был мой фронтовой товарищ, который лично в днищах судов противника коловоротом провертывал дырки и потопил таким способом шестнадцать вражеских кораблей, включая один эсминец. А Немов – это в честь известного борца против эксплуататоров индийского трудового народа знаменитого капитана Немо, создавшего первый в мире автономный подводный корабль под названием «Наутилус». И скрывал я свое имя не от людей, скрывал я его от тебя и не потому, что тебя боялся. Просто знал, что неуемная твоя зависть и безграничное твое себялюбие, помноженные на жажду славы и на полное отсутствие самокритики, помешают мне сделать главное дело моей жизни… – Товарищ капитан Немов запнулся и покраснел; природная скромность не позволила ему говорить о больших своих достижениях на ниве изобретательской деятельности, таких, как вечнозеленый веник, спикосрак, машина времени и так далее.

Дядя Коля, молча слушавший разговор двух братьев, воспользовался запинкой товарища капитана Немова. Он выставил вперед палец, нацелясь им на обидчика.

– Это ты род Севастьяновых опозорил, – сказал он тихо. И добавил суровым голосом: – Чемберлен!

Брат попятился от этих искренних, немудреных слов простого сторожа дяди Коли и от его трудового пальца. Он пятился все дальше и дальше, пока спиной не уперся в таз с гудящей в нем резиновой массой. Руки его вцепились в эмалированные края, скулы вылезли, глаза заблестели. Затем он дернулся, хотел что-то сказать, но вместо слов вылетали одни желтые пузыри, тут же лопались и обдавали нас жирной влагой.

– Ах, – воскликнула Вера Павловна и закрыла лицо чулком.

Мы не понимали, что происходит. Брат стал сохнуть, бледнеть лицом и заметно, на глазах, уменьшаться. Когда мы поняли, было слишком поздно. От родного брата товарища капитана Немова остались только кожа да кости в буквальном смысле этого оборота речи. Зато разбухшая от крови пиявка лоснилась, как автомобильная камера, и радовалась началу жизни – пусть искусственной, но все равно удивительной, потому что новой.