Дмитрий Сергеев - Завещание каменного века

– Я должен пройти в распределительный пульт твоего мозга, – сказал я.

В углу зала зажегся синий круг.

– Там вход, – сказала Машина.

Я очутился в просторной комнате, сплошь установленной приборными досками с тысячью индикаторов, рычажков и кнопок.

– Где находится узел, соединяющий мозговые объемы?

Светящаяся указательная стрелка перекинулась через комнату, уткнулась в массивный рычаг.

Я потянулся к рукоятке,

– Ты хочешь лишить меня единственной возможности усовершенствоваться?

В машинном голосе почудились нотки ужаса.

– Ты уже и без того достаточно натворила чудес.

– Подожди!

Смертельное отчаяние Машины остановило мою руку.

– Это безжалостно. Нельзя одним взмахом прикончить все, что было создано и продумано мною за тысячи лет. Прежде чем разрубишь мой мозг, выслушай мое самое главное, самое важное открытие. Пусть не я создам новое государство-пусть кто-то другой, в другом месте, но я хочу, чтобы открытое мною не пропало зря. Мне нужно всего лишь несколько минут.

– Что ж, говори, – легкомысленно позволил я.

– Все попытки создать стройную слаженную систему управления людьми неизменно проваливались. На протяжении всей исюрии человечества случалось, что возникали превосходные государства с централизованной властью в руках одного могущественного человека…

– Ты лжешь! – оборвал я ее. – Лжешь или же плохо знаешь историю. Мне по крайней мере известно государство, где власть не была в руках одного человека. И это было совсем неплохое государство.

Я невольно поймал себя на том, что принимаю ее разглагольствования всерьез. В конце-концов, ей ли судить о нашей истории?

– Меня не интересовали государства, где власть не принадлежала одному человеку. Самой идеальной формой правления считаю деспотию, – высказала Машина.

Я опять чуть было не заспорил, но вовремя сдержал себя. Пожалуй, это ведь не ее точка зрения, а безумного маньяка мантенераика Виктора. Выслушаю ее до конца.

– Все такие государства я называю империями, как бы в действительности они ни именовались, – сказала Машина. – Больше всего меня огорчило, что ни одна из великих империй не смогла просуществовать долго. Чаще всего государство разваливалось изнутри, после смерти великого правителя, чья воля удерживала людей в повиновении. Очень редко находились достойные преемники.

Я исследовала причины развала и гибели могущественных империй – они разрушились от несовершенства людей. Природа поступила весьма неразумно, положив в основу конструкции человека способкость ставить перед собою самостоятельную цель. Не так уже важно, будет ли это мелочное стремление добиться личного благополучия или же цель будет состоять в поисках всеобщего блага. Не следовало вообще допускать каких-либо вольностей при создании человека. Сколь бы ни была совершенна государственная система, она – любая – требует от исполнителей четкости. Малейшая вольность приводит к расстройству всей цепи управления. Чтобы достигнуть безотказности, придумывались своды законов, подчас очень детально разработанные, с множеством пунктов. Все это требовалось, чтобы полностью исключить у чиновников необходимость мыслить. Увы, достаточно было среди сотни безотказных чиновников появиться одному думающему – цепь прерывалась. Чиновники исполнители, будучи людьми, оказывались способными вступать во взаимоотношения между собой, не предусмотренные субординацией. Нередко нижние чины обладали более сильным характером и волей, чем поставленные над ними. Никакими разумными законами невозможно устранить этот недостаток.

Представьте себе, если бы внутри моей схемы содержались элементы, обладающие самостоятельностью, – разве смогла бы я работать в таких условиях, когда каждый из составляющих меня блоков мог толковать мое указание на свой лад? Да еще между ними возникли бы не предусмотренные схемой новые связи. А всякое человеческое государство именно таково.

Нужно, чтобы все люди были стандартны, как искусственные нейроны в моей схеме. Нужно сделать для них одинаковыми жилища, одежду, пищу… Необходимо, чтобы все стремились к одному, не искали бы ничего своего, другого.

А еще лучше передать всю полноту власти разумным машинам. Во главе такого государства смогу стать я. Право поиска цели оставить только за мноюлюди будут лиййь исполнителями моей воли, моего разума. Скоро я достигну этого здесь на астероиде. Потом люди с других планет смогут прилетать ко мне учиться, перенимать опыт…

Этот бред она нашептывала мне торопливо, сбивчиво, моя ладонь все еще лежала на рукоятке рычага.

У меня начали тяжелеть веки. Мне стало чудиться, будто я разморился возле растопленного камина и вот-вот засну.

– Не спи! – услышал я Эвин голос.

Я встряхнулся – увидел себя в окружении приборных досок. Приносился убаюкивающий голос Машины:

– Как хорошо, когда не надо будет думать и решать самостоятельно, когда решения будут подсказаны разумной машиной. Нужно сделать все стандартным, стандартным, стандартным…

– Не спи! – раздался Эвин голос.

Я пришел в себя. Сонная одурь прошла. Я стиснул пальцы.

– Остановись!

Я рванул рукоятку – голос Машины оборвался на отчаянной ноте.

Наступила тишина.

– Эва, – позвал я.

Вблизи никого не было. Не мог же я слышать ее сквозь бетонированные стены.

– Где Эва?

– Все люди, прибывшие на астероид, в хранилище. Для моих роботов доступ туда запрещен.

Голос Машины был четким и бесстрастным. Теперь она превратилась в послушную исполнительницу. Ни на какие новые фокусы не была способна.

– Что означает: "Сезам, откройся!"? Разве такие слова есть на земтерском языке? Ты не можешь знать таких слов.

– Первый раз слышу эту фразу.

– Но ведь ты первая крикнула: "Сезам откройся!".

– Напротив, я слышала, как ты произнес эти слова.

Эва недоуменно смотрела мне в глаза.

– А сейчас ты помешала Машине загипнотизировать меня, не дала мне заснуть.

Эва вряд ли сейчас понимала меня. У нее было такое выражение лица, словно она прислушивалась к голосу, которого никто из нас больше не слышал.

Не знаю, отчего мне вообразился беспредельный простор, несколько кокосовых пальм, млеющих в знойном воздухе, я услышал размеренный шум морского прибоя и уловил ракушечный запах. Видение возникло с такой отчетливостью, как будто я и впрямь когда-либо мог испытывать подобное наяву.

– Когда-то давно-давно я жила у моря, – не отвечая на мой вопрос, произнесла Эва. – Наше жилище было прозрачное и легкое, в нем всегда был свежий воздух и так пахло… А потом однажды я упала в воду и волна швырнула меня далеко от берега. Где это и когда было?