Макс Фрай - О любви и смерти (сборник)

В апреле шеф отправился в командировку в Бразилию. Перед отъездом был в столь приподнятом настроении, что пообещал привезти подарок. Чуть на шею ему не бросилась на радостях. Выпросила бутылку кашасы – если можно, с фазенды. Но нет так нет, хоть какую-нибудь. Почти не надеялась ее получить, шеф был отличный дядька, но рассеянный. Однако не забыл, привез. Обычную, из магазина, но все равно чудо.

По дороге домой купила лаймы. Достала из холодильника невесть когда и зачем замороженный лед. Разрезала лайм на четыре части, помяла его за неимением более подходящих инструментов ручкой молотка. Положила лед, налила кашасу. Выпила залпом, со стуком поставила стакан на стол. Громко сказала в распахнутое окно: «Я не хочу без тебя жить».

Ответа, разумеется, не последовало. Да она и не ждала.

Надела пижаму и легла спать.

Илона спала, и ей снилось, что она стоит за барной стойкой и долбит лаймы этим своим дурацким молотком. А ослепительно красивый Вася-Сэм и черный как сажа эфиоп в детском матросском костюме сидят на табуретах и хохочут, наблюдая за ее усилиями.

– Все через жопу, зато от сердца, – проворчала она. – Значит, кайпиринья сердца нам гарантирована. Ну что вы расселись, как в гостях? Помогите мне, джентльмены. Где у нас лед?

– Мау! – басом ответствовал ей огромный полосатый кот с бандитской мордой и аристократическими кисточками на ушах.

– Надо же, – сказал Вася-Сэм. – Тебе даже кот приснился. С первого раза! Ты крута, Фанни. Ты невероятно крута.

– Так-так, – говорит Йонка. – Помираешь, значит?

И аккуратно подносит к моей скуле кулак. Он вообще очень деликатный.

При этом Чучмек, наглая его рожа, жмется к ноге нападающего. А Бес, вероятно, проспал вторжение и продолжает дрыхнуть. Тоже мне защитнички. В следующей жизни заведу собаку. Адского черного пуделя Баскервилей. То-то попляшут все.

Из-за Йонкиной спины выглядывает Томка.

Глаза у Томки злые и веселые. Дескать – как мы тебя, а? Спрятаться хотел? И тихо в одиночестве погибать? Не выйдет. Томка – хороший охотник.

Томка – дааа.

– Вы вообще откуда взялись? – спрашиваю я.

– Это долгая история, – говорит Йонка. – В начале, видишь ли, земля была пуста и безвидна, тьма была над бездной, и дух парил над водами. Продолжать?

– Совершенно верно, тьма была над бездной, а вы при этом были в Берлине, – говорю я.

Говорить мне трудно. Мне даже смотреть на них трудно. И вообще все трудно – вот прямо сейчас. Особенно радоваться. Но ничего, я как-нибудь справлюсь.

– Были, – соглашается Томка. – Мы там, можно сказать, до сих пор есть. Просто мы – твой горячечный бред. Отягощенный, как видишь, зрительными и слуховыми галлюцинациями. Извини. Так получилось.

Сил моих нет разбираться, где заканчиваются шутки и начинается правда. Тем более, что шутки, скорее всего, тоже только начинаются. Знаю я их.

= Господь в милосердии своем сотворил не только всякую несерьезную медлительную фигню вроде человека, но и самолеты, – говорит Йонка. – Одно удовольствие ими летать! А мы своего не упустим.

– Ясно. Но вошли-то вы как?

– А отмычка на что? – ухмыляется Йонка. – Чем, как ты думаешь, мы на красивую жизнь зарабатываем? Все эти Берлины, самолеты, роскошные койки в хостеле, эксклюзивные доннеры в лучших турецких забегаловках немецкой столицы, шнапс в подворотнях и прочий мучительный декадентский шик.

Лицо его при этом мерцает бледно-зеленым светом, как большой, но экономичный болотный огонь. Ну или это у меня с глазами такая беда от высокой температуры.

– Вообще-то, мы – бред, отягощенный галлюцинациями, – кстати напоминает Томка. – Зачем нам какие-то ключи?

Она почему-то не мерцает.

– Тоже верно, – киваю, вспомнив, наконец, что ребята несколько раз оставались у меня дежурными по котам и прекрасно знают, что запасные ключи всегда хранятся у соседки тети Марии. А она, в свою очередь, в курсе, что вот этим подозрительным рожам надо открывать, предварительно предложив чаю. Вкрались в доверие к старушке, что тут будешь делать. Такие молодцы.

Задача на одну трубку, Холмс. Впрочем, можно обойтись и вовсе без трубки.

И я умиротворенно закрываю глаза.

Сквозь внезапно навалившуюся дрему я слышу, как Томка деловито говорит Йонке:

– Лимоны, мандарины и киви – сюда, прямо на стол. Остальное на кухню.

Надо же, какой хороший, достоверный сон. С хозяйственными подробностями. Надо будет им потом рассказать.

А какое-то время спустя, я просыпаюсь и обнаруживаю себя в раю. Потому что только в раю может так нежно и яростно пахнуть корицей, апельсинами, дымом и еще чем-то упоительно жареным – неужели котлетами? Господи, Твоя воля.

В комнате горят разноцветные свечи, на люстре под потолком болтается плюшевый Санта с веревочной лестницей и мешком, оконное стекло залеплено бумажными снежинками. Настоящая рождественская галлюцинация, не кот начхал. В камине сварливо потрескивают сырые поленья, купленные на заправке – ясно теперь, откуда дым.

– Нет дыма без огня, – говорю я вслух.

– Надо же, не помер, – радуется Томка. – А мы уже возомнили себя богатыми наследниками и начали делить твои чистые носки. До драки, впрочем, пока не дошло, потому что у Йонки что-то там невовремя закипело. А теперь, получается, и драться незачем, ничего нам не светит. Бедные мы сиротки. Ни один богатый дядюшка так и не помер! Поучительная рождественская сказка с печальным концом.

Томка сидит в кресле, поставленном в изголовье моего одра. В руках у Томки какой-то бурый мохнатый ужас, больше всего похожий на шкуру неубитого медведя – вон как шевелится. Впрочем, приглядевшись, я узнаю в буром ужасе свой старый меховой плед. А шевелится он потому, что коты поймали тот конец, который свисает на пол, и теперь убивают. Томка тянет плед на себя и одновременно тычет в него большущей, чуть ли не сапожной иглой. Что эти трое вытворяют с бедным заслуженным стариком? Впрочем, ладно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы продолжало мерещиться. С Томкой хорошо.

– Кружку воды тебе подать? – спрашивает Томка. – Если что, я могу.

И протягивает кружку. Красную, керамическую. У меня такой, вроде, нет.

– Это подарок, – говорит Томка. – Что подарить на Рождество умирающему другу, вот вопрос! Решили привезти тебе кружку воды. Ту самую, ради которой заводят жен, детей, внуков и этих, ну как их?..

– Кого?

– Ннннуууу… Этих! Шуринов, деверей, золовок и свояков. И прочий институт семьи. Мы решили, что тебе эта кружка должна достаться даром, без предварительных страданий.